Василий Песков - Белые сны

Василий Михайлович Песков

Белые сны

До 1956 года Антарктида для многих была сплошным белым пятном. Знания были скудными даже у специалистов. Известия из Первой Советской антарктической экспедиции воспринимались тогда так же, как вести с первых космических кораблей… За тридцать три года континент основательно изучен. Экспедиции в Антарктиду стали обыденными. Но континент по-прежнему хранит много тайн. И он остался таким же суровым, каким впервые увидели его люди. Я побывал в Антарктиде в самом конце 1963 года. Пробыл там месяц. Стремился увидеть все, что можно было увидеть за этот срок. Позже много ездил по свету. Но Антарктида в памяти всегда стояла особо. «Антарктида – это как часть судьбы, биографии…» – сказал кто-то там побывавший. Да, помню почерневшие от солнца и ветра лица людей, громадные пространства под самолет без единого темного пятнышка, свист ветра в антеннах, крики пингвинов, пищание морзянки в домике у радистов, вечерние тихие разговоры и ощущение оторванности от всего, с чем вырос что видел до этого. Вернувшись из Антарктиды, я часто видел ее во сне.

Сборы

Не думайте, что просто попасть в Антарктиду. Для этого надо, чтобы туда летел самолет. Чтобы был у тебя знакомый летчик, который бы месяца за два до старта позвонил и сказал: «Летим, и пока никому…» Ты и сам не шибко заинтересован, чтобы кто-нибудь знал. Сразу захотят полететь не меньше десятка газетчиков. И значит, твои шансы уменьшаются в десять раз. Начинаешь готовить всякие необходимые в этих случаях бумаги и бумажки. На четвертый день в летном отряде встречаешь вдруг кого-нибудь из своих конкурентов.

– Здорово, старик!

– Привет, привет, – радостно кричит встречный, хотя видишь: позеленел от досады.

Конечно, об Антарктиде ни слова. Но обнаруживаешь: все десять давно знают о перелете и уже так далеко продвинулись по части бумаг, что ты совсем падаешь духом. Однако собираешься с мыслями, начинаешь прикидывать, как спортсмен: есть ли шансы попасть в пятерку? Получается: есть. Опять за бумаги. Одних фотографий твоей личности требуется чуть ли не два десятка – для виз. Слово «виза» делается магическим. Нетерпеливо звонишь:

– Ну как визы?

– Ждем.

Обычно бывает так: если ты ни в чем не виновен, скажем, перед правительством Индонезии или Бирмы[*], то, посмотрев на твою фотографию, дают визу на въезд. Я ничем не провинился перед этими государствами, но виз почему-то долго не давали Бирма и Индонезия.

Наконец все визы получены. Но тут выясняется: самолеты до предела загружены, могут взять только двух журналистов. Ни на что не надеясь, прошу у редактора отпуск.

Осенний день. Уже и гуси улетели на юг. Убрана капуста на огородах. В доме лесника тюфяки набиты опавшими пахучими листьями. Сидим со стариком в теплых фуфайках на речке. Из рыбы в такую пору способны попасть на крючок только окунь и щука. Таскаем со дна окуней.

– Как лапти, – говорит лесник и швыряет окуня на морозную траву. Окунь прыгает, и на траве остаются темные пятна.

– Семен Егорыч! – слышится женский голос.

По лужку вдоль реки едет почтальон на старом скрипучем велосипеде. На траве велосипед оставляет узкую темную полосу.

– Еле нашла. Гостю вашему телеграмма…

Разворачиваю. «Немедленно выезжай летишь в Антарктиду». Со мной делается что-то неладное. Почтальон для приличия начинает копаться в сумке. Старик сматывает удочки.

– Антарктида!!!

Значит, в редакции нажимали на какие-то кнопки, куда-то звонили. Значит, лечу.

Достали из погреба бутылку вишневой наливки, моченые яблоки. На сковородке побелели от огня «лапти» – окуни.

– Антарктида… – задумчиво говорит лесник, стараясь попасть сломанной вилкой в скользкий гриб на тарелке. – Это где же она?

Беру с печки горшок. Угольком ставлю точки:

– Это Москва, это Воронеж. Вот тут примерно кордон. – Провожу рукой по дну горшка. – Тут Антарктида.

Старик молча выпивает рюмку наливки, сосредоточенно соображая, ловит в тарелке грибы.

– Подожди. А люди, что же, там кверху ногами ходят?..

Остаток дня и дорога на станцию уходят на объяснения.

Уже у поезда, привязывая лошадь к ободранному тополю, Семен Егорыч признался:

– Ты меня извини, конечно, ничего не понял.

Глядим на задранную руку семафора.

– А на кой она, эта Антарктида, если там один лед?..

Пронзительно свистит паровоз. Мы обнимаемся.

В Москве узнаю: все визы в порядке. Надо скорее делать прививки. В пахнущей лекарством комнате очень симпатичная девушка ищет мою фамилию в списке пилотов, штурманов, ученых, механиков.

– Значит, в Антарктиду? – девушка смотрит на как на Гагарина.

А я, замирая, как кролик, жду прикосновения длинной иголки. Конечно, и виду не подаю, что боюсь этих иголок с холерой и чумой. Место укола помазали чем-то холодным. Как и положено полярному исследователю, бодро застегиваюсь. И бегу делать тысячу больших и маленьких дел неизбежных перед дальней дорогой.

Вещевой склад для летчиков. На этом складе с удовольствием примерил кожаные штаны, кожаную куртку, свитер и еще дюжину вещей, необходимых полярнику. Все это мне уложили в большой зеленый мешок, написали, чтобы не спутать с сотней других таких же мешков: «Комсомольская правда».

С этим мешком доспехов я в первый раз предстал перед большой антарктической картой. Утыкана вся флажками: американскими, английскими, аргентинскими. Наших несколько штук. Возле одного надпись: «Полюс холода».

– Сколько же там бывает?

– Пока отмечено минус восемьдесят восемь и три десятых градуса.

– А как же люди там?

– Да вот видите, жив, здоров. – Человек назвался.

Так я познакомился с Трешниковым Алексеем Федоровичем, знаменитым полярником. Он первым шел в 1957 году к Полюсу холода и открывал там станцию Восток.

– Я, между прочим, назначен начальником перелета, – говорит Трешников. – Тоже летите?.. Ну что же, давайте как следует познакомимся.

В последний день перед отлетом из Ленинграда приехало около сотни полярников. Они спешили застать в Антарктиде лето. Спешили сделать много срочной работы. Ради них и затевался полет.