Игорь Латышев - Япония, японцы и японоведы Страница 10

С первого взгляда солдаты Квантунской армии производили впечатление не взрослых мужчин, а подростков: так они были низкорослы и щуплы. В среднем их рост не превышал 160-165 сантиметров, да и физически большинство из них не обладали сильной мускулатурой. Сказывалась рисовая и овощная диета большинства японских семей довоенных и военных лет. Ныне, в конце ХХ века, японская молодежь превосходит юношей того периода как минимум на 15-20 сантиметров. Врожденная физическая слабость большинства японских военнопленных проявлялась особенно заметно в сравнении с пленными немецкими солдатами, большинство которых составляли длинноногие амбалы. Кстати сказать, среди немецких военнопленных преобладали эсэсовцы, в сознании которых еще гнездились идеи превосходства арийской расы над прочими народами, а в поведении по отношению к японцам сквозили высокомерие и агрессивность. В лагере царила поэтому атмосфера нескрываемой вражды между японцами и немцами. Возникавшие между ними конфликты велись обычно на русском языке с применением обеими сторонами матерной брани, быстро освоенной и теми и другими даже при общем незнании русского языка. Выглядели эти немецко-японские стычки иной раз довольно комично. Отнимают у немца два маленьких японца скамейку и кричат: "Ты зачем, мать твою, цап-царап?!", а немец в ответ рычит, тыкая им в лица пальцем: "Ты, ты, мать твою, цап-царап!" Слова "цап-царап" в межнациональном лагерном обиходе употреблялись широко и повсеместно, означая "украл", "похитил", "отнял" и т.д.

Как выяснилось после нашего приезда в лагерь особую обиду у японцев, вызвало бездумное решение лагерной администрации о привлечении к сотрудничеству в охране лагеря и конвоированию пленных тех немцев-эсэсовцев, которые знали русский язык. На практике это выглядело так: выходит утром из лагерных ворот на работу и движется по улице строем рота маленьких, похожих на детей японцев. А конвой у роты такой: впереди лениво идет с винтовкой под мышкой дулом вниз наш солдат-конвоир, а по бокам и позади роты идут помощники конвоира - дылды-немцы с дубинками в руках. Сразу же после нашего приезда японцы стали у нас допытываться: "Почему вы так унижаете нас, японцев? Разве мы разрушили Запорожье и другие ваши города? Ведь это же все учинили немцы! А вы почему-то доверяете им больше, чем нам! Зачем они нас охраняют? Да и куда нам, японцам, из Запорожья бежать?! Некуда!"

В ходе пребывания среди японских военнопленных мы выполняли различные обязанности: были переводчиками на тех стройках жилых домов и предприятий, где японские солдаты трудились совместно с нашими наемными рабочими, и вели по вечерам в лагере политзанятия, в которых военнопленные знакомились со свежей газетной информацией, изучали азы марксизма-ленинизма и даже "Краткий курс истории КПСС" (ведь времена были сталинские и воспринималась такая учеба лагерной администрацией, а следовательно и японскими солдатами как дело обязательное). Участвовали мы и в решении бытовых вопросов: инструктировали, например, бедняг-японцев, как бороться с клопами (ибо в японских домах в силу климатических условий страны и особенностей национального быта ее населения такие насекомые не водятся), в урочные вечера при демонстрации советских фильмов на лагерной эстраде выступали на японском языке с пересказом и пояснениями содержания отдельных кадров.

Для практики в разговорном языке к некоторым из нас были прикреплены те или иные японские солдаты, которых ради этого освобождали от выходов на повседневную работу. Был такой преподаватель-японец и у меня - рядовой Мацуда, уроженец острова Сикоку сорока с лишним лет. Тогда не только мне, но и солдатам-японцам он казался стариком, умудренным большим жизненным опытом. Я вел беседы с Мацудой на разные темы, записывал то и дело в блокнот незнакомые мне слова и выражения, а затем в свободные часы отыскивал их в японо-русском словаре и пытался заучить. За три месяца пребывания в Запорожье мое продвижение в японском разговорном языке было, во всяком случае, тогда мне так казалось, гораздо большим, чем за три года учебы в стенах института. Но освоение иностранного разговорного языка требует постоянного и непрерывного общения с говорящими на нем лицами: поскольку в дальнейшем мои интенсивные занятия в этом деле прервались (особенно в период работы над дипломом, а затем и в течение трех лет пребывания в аспирантуре), то часть тех разговорных навыков, полученных мной в итоге бесед с Мацудой выветрилась из памяти ко времени окончания аспирантской учебы.

Уезжали мы в Москву из Запорожья с добрыми чувствами к японцам и с хорошими впечатлениями о них как о людях. Годы пребывания на чужбине не озлобили их, хотя они сильно тосковали по своей родине. Да и быт их был нелегким, как нелегок был в те послевоенные годы быт большинства наших соотечественников. Стены бараков, где жили военнопленные, были испещрены изображениями женских фигурок в ярких кимоно и разнообразными видами горы Фудзисан. Открытием для нас стало и то, что солдаты Квантунской армии, в которых мы раньше были склонны видеть коварных и жестоких "самураев", оказались в плену людьми кроткими, законопослушными и очень чувствительными, отзывчивыми на любой добрый жест, на любое внимание к ним или заботу о них. Много раз я видел их плачущими в момент, когда кто-нибудь из наших соотечественников (чаще всего это были рабочие строек, трудившиеся бок о бок с японцами) радушно делился с ними бутербродами с колбасой или куревом или просто добродушно похлопывал их по плечу, выражая свое сочувствие простецким вопросом: "Ну что скажешь, брат японский? Крепись: придет время, и поедешь к своим гейшам". Слезы на глазах были и у знакомых нам японских солдат при нашем отъезде в Москву: долго стояли они у лагерных ворот, провожая печальными взглядами грузовик со скамейками в кузове, на котором мы отправились на железнодорожный вокзал.

К началу 50-х годов Московский институт востоковедения продолжал оставаться единственным общеобразовательным высшим учебным заведением столицы, в котором готовились специалисты-востоковеды со знанием японского языка. Я не упоминаю здесь такие ведомственные учебные заведения как Военный институт иностранных языков при министерстве обороны, готовивший японоведов-военных переводчиков, и Высшую дипломатическую школу при министерстве иностранных дел, студенты которой получали лишь довольно ограниченное представление о японском языке. Казалось бы, при таких обстоятельствах спрос различных государственных ведомств на молодых людей, овладевших японским языком, должен был быть достаточно высок. Но в действительности ситуация была иной: отношение нашей страны с Японией, находившейся под контролем оккупационной армии США, складывались в условиях усиления "холодной войны" крайне плохо, а потому контакты с Японией в начале 50-х годов шли на убыль, что вело к сокращению потребности государственных учреждений в специалистах-японоведах.