Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 10

— Но ведь покупаете же? — спросил перс, прервав длинный перечень.

— Самую малость, и только для собственного употребления, — ответил тот, подмигнув одним глазом.

— Он просто шутник! — сказал еврей персу.

— Или шпион! — ответил тот, понизив голос. — Поостережемся говорить лишнее! В такое время полиция нежничать не станет, а ведь никогда толком не знаешь, с кем приходится ехать!

В другом углу купе о товарах говорили чуть меньше — больше о татарском нашествии и его пагубных последствиях.

— Лошадей по всей Сибири реквизируют, — говорил один из попутчиков, — а стало быть, связь между различными провинциями Центральной Азии будет весьма затруднена!

— А правда ли, — спросил у него сосед, — что киргизы Средней орды выступают заодно с татарами?

— Поговаривают, — понизив голос ответил тот, — только кто в этой стране может похвастать, что ему хоть что-нибудь доподлинно известно!

— Я слышал, как говорили, будто на границе собираются войска. На Волгу уже прибыли донские казаки, которых как раз и хотят двинуть против взбунтовавшихся киргизов.

— Ежели киргизы спустились вниз по Иртышу, дорога на Иркутск уже небезопасна! — заметил сосед. — Кстати, вчера я хотел отправить телеграмму в Красноярск, но она не дошла. Боюсь, как бы в скором времени татарские войска не отрезали от нас Восточную Сибирь!

— В общем-то, батенька, — продолжил первый собеседник, — эта торговцы справедливо опасаются за свою торговлю и свои сделки. Ведь после реквизиции лошадей заберут, и лодки, и повозки — все средства передвижения, так что в конце концов на всем пространстве империи уже и шагу не сделаешь.

— Боюсь, Нижегородская ярмарка кончится не столь блестяще, как началась! — произнес, качая головой, второй собеседник. — И ничего тут не поделаешь — безопасность и целостность русской территории прежде всего. А торговые дела — всего лишь дела!

Тема разговоров в этом купе почти не менялась, не отличалась она разнообразием и в остальных вагонах поезда; но всюду наблюдательный человек мог заметить крайнюю сдержанность. Если собеседники и отваживались порой затронуть область фактов, — то до предположений о намерениях московского правительства или до их оценки они никогда не доходили.

Подобную осторожность, и вполне справедливо, отметил один из пассажиров головного вагона. Этот пассажир — явный иностранец — глядел во все глаза и то и дело задавал вопросы, на которые получал лишь весьма уклончивые ответы. Далеко высовываясь из дверцы с приспущенным, к вящему неудовольствию спутников, стеклом, он ни на мгновение не терял из виду правую половину горизонта. Выспрашивал названия самых незначительных поселков, интересовался: чем там занимаются; чем торгуют; что производят; сколько там жителей; какова средняя смертность мужчин и женщин — и так далее. Все это он заносил в книжку, и так уже всю исчерканную заметками.

Это был корреспондент Альсид Жоливэ, и если он задавал столько незначительных вопросов, то как раз потому, что среди множества ответов надеялся ухватить что-нибудь интересное «для своей кузины». Его, естественно, принимали за шпиона и не произносили при нем ни слова, которое касалось бы злобы дня.

Поняв, что о татарском нашествии ему ничего не удастся выспросить, он записал в свою книжку: «Пассажиры держат язык за зубами. На темы политики разговорить их крайне трудно».

В то время как Альсид Жоливэ тщательно записывал свои дорожные впечатления, его собрат, севший в тот же поезд и с той же целью, предавался тем же занятиям наблюдателя в одном из соседних купе. Ни тот, ни другой не собирались встречаться на московском вокзале и не знали, что вместе выехали из Москвы с целью добраться до театра военных действий.

Однако Гарри Блаунт, человек малоразговорчивый, но умеющий слушать, в отличие от Альсида Жоливэ, никакого недоверия у своих попутчиков не вызывал. Соседи за шпиона его не принимали, нимало не стесняясь, заходили в своих откровениях даже дальше, чем позволяла их врожденная сдержанность. И корреспондент «Daily-Telegraph» сумел выяснить, в какой мере текущие события занимали умы торговцев, направлявшихся в Нижний Новгород, и насколько серьезная опасность нависла над торговыми путями Центральной Азии. Поэтому он без колебаний внес в записную книжку следующее бесспорно справедливое наблюдение: «Пассажиры крайне обеспокоены. Говорят только о войне — и с такой откровенностью, которую меж Волгой и Вислой слышать удивительно!»

В любом случае, читателям «Daily-Telegraph» не грозила опасность оказаться менее осведомленными, чем «кузина» Альсида Жоливэ.

И все же, сидя по ходу поезда слева и наблюдая лишь свою половину местности, весьма пересеченную, Гарри Блаунт, не дав себе труда взглянуть на противоположную сторону — плоскую равнину, присовокупил с чисто британской самоуверенностью: «Меж Москвой и Владимиром местность гористая».

Однако чем дальше, тем больше чувствовалось, что перед лицом серьезных опасностей русское правительство принимает строгие меры — даже внутри империи. Мятеж еще не перешагнул сибирской границы, но в окружающих приволжских провинциях, находящихся в близком соседстве со страной киргизов, его дурные влияния уже могли сказаться.

Существенно, что полиция пока не смогла напасть на след Ивана Огарева. Что предпринял предатель, призвавший чужеземцев отомстить за свои личные обиды, — отправился ли на соединение с Феофар-ханом или же затеял поднять мятеж в Нижегородской губернии, где в это время года население состояло из людей самой разной принадлежности? Разве среди тех персов, армян и калмыков, что съезжались на ярмарку, не могло оказаться его сообщников, которые должны были подстрекать к восстанию изнутри? Все эти предположения, особенно в такой стране как Россия, имели под собой реальную почву.

Действительно, в этой огромной империи площадью в двенадцать миллионов квадратных километров невозможна та однородность, которая присуща государствам Западной Европы. Меж входящими в нее народами различие заведомо нельзя свести лишь к отдельным оттенкам. Российская территория простирается — в Европе, Азии и Америке — от пятнадцатого градуса восточной долготы до сто тридцать третьего градуса западной долготы [35], то есть почти на двести градусов [36], и от тридцать восьмой параллели до восемьдесят первой параллели северной широты, или на сорок три градуса [37].

Население насчитывает более семидесяти миллионов жителей, которые говорят на тридцати различных языках. Преобладающей, бесспорно, является славянская раса, к которой наряду с русскими относятся поляки, литовцы, курляндцы [38]. А если прибавить сюда финнов, эстонцев, лопарей [39], черемисов [40], чувашей, пермяков, немцев, греков, татар, кавказские племена, монгольские орды, калмыков, самоедов [41], камчадалов, алеутов, то легко понять, что поддерживать единство столь огромного государства весьма трудно и что создать такое единство могло лишь само время, подкрепленное мудростью сменяющихся правительств.