Дончо Папазов - Под парусом через океан Страница 10

Да, мы ведь до сих пор не попробовали океанский планктон. Смотрю на сети — они тоже ожидают спокойной погоды. Как бы не потерять их во время шторма. Надо сказать Юлии, чтобы прибрала.

Но тут же забываю про сети и снова принимаюсь вычерпывать воду.

Работаем как невольники. Почти не разговариваем. Силы обоих на исходе, и нет никакой возможности помочь друг другу. На “Джу” хватит работы для пятерых, а нам приходится делать все вдвоем.

Ничего уже не хочется — ни есть, ни пить. Только спать. Состояние все более вялое. Держусь только потому, что знаю: это не может длиться вечно и в конце концов мы придем в Лас-Пальмас.

— Ну а если мы промахнемся?

Нет, лучше не думать об этом. У меня достаточно проблем с этим корытом, которое то и дело захлестывают волны. Мы стараемся делать все как полагается. Я почти не отрываюсь от компаса, и голова у меня гудит от лихорадочных расчетов. Столько-то часов на юг, столько-то часов на запад, скорость шлюпки, скорость дрейфа, скорость течения. Точно держать курс в шторм на парусной лодке без секстанта, без ориентиров на берегу — это тяжелая задача. Но мы справимся. Должны справиться.

На берегу я был самым отъявленным пессимистом. При подготовке экспедиции и при оборудовании лодки я принимал в расчет только самые тяжелые условия.

По природе я оптимист, но при организации экспедиции ожидал, что океан явит нам свой самый суровый лик. Ну а теперь, теперь я снова оптимист, хотя чертовски хочется спать!

Снова адская ночь. Та же картина перед глазами: пенящиеся во тьме гребни волн, залитая водой шлюпка, согнутая фигурка Юлии на румпеле. Ведро, парус, компас. Ловлю себя на том, что то и дело ухитряюсь задремать на миг и сразу же вскакиваю. Юлия говорит, что часто засыпает между двух волн. Франц Ромер делал так же, и это сильно выручало его. В голове все время вертится: микропауза, микропауза… Я начинаю беспричинно злиться из-за этого невесть откуда взявшегося словечка. Мои мысли перекидываются на все эти новообразования с “микро”. Семью ведь тоже называют микроколлективом или микрогруппой. Двое любят друг друга, а их именуют микрогруппой! Нет, определенно есть что-то обидное для человеческого достоинства в этой “микропаузе”…

Аккумуляторы вышли из строя, и сигнальный огонь на топе не горит. С трудом зажигаем керосиновый фонарь и закрепляем его на крыше рубки, на высоте одного метра над водой. Свет слабый, и маловероятно, чтобы можно было его заметить среди этих гигантских волн.

А ведь мы плывем самой оживленной морской трассой на свете. Здесь пересекаются пути из арабских стран, из Японии, США, Южной Америки. Каждую ночь видим десятки кораблей. Когда они проходят совсем близко, я чувствую, как спина моя холодеет, и не только потому, что на мне все мокрое.

Я знаю, что на корабле обязательно кто-то дежурит и что, как только нас заметят, капитан проведет судно на безопасном расстоянии. Но наш огонек совсем крохотный, а волны такие большие.

Любой встречный корабль — испытание для нервов, любой обгоняющий — угроза. Самое неприятное то, что ты бессилен что-либо предпринять и полностью зависишь от остроты чьего-то зрения.

Если нас рассечет какой-нибудь из огромных танкеров, никто ничего не почувствует. Мы попадем в громадный список пропавших без вести.

Когда судно подходит ближе, чем на два кабельтова, мы зажигаем электрические фонарики и освещаем парус. В темноте вспыхивает огромное оранжевое пятно, которое, конечно, трудно не заметить.

Парусники пользуются преимуществом при маневрах. Это звучит успокаивающе, но тем не менее число яхт, раздавленных кораблями, все растет. При этом самое обидное то, что большое судно порой даже не замечает маленькую скорлупку, а ее пассажиры числятся бесследно пропавшими неведомо где.

Днем кажется, что кораблей гораздо меньше, ночью же огни рассыпаны по океану целыми пригоршнями. При свете дня разойтись с другим судном совсем просто, и мы спокойны. Ночью все кажется неизмеримо сложнее. Говорят еще, что здесь часты туманы. Надеюсь, нам не придется познакомиться с ними.

Этой ночью мы разошлись в опасной близости с пятью страшилищами.

Я давно не смотрелся в зеркало, но представляю, что за образину я в нем увижу. Уже несколько дней не бреюсь. Щетина на подбородке слиплась от соли, и я чувствую себя необычайно грязным. У меня совсем нет намерения отпускать бороду. Я не делал этого и в прежние экспедиции. Не стану отпускать хотя бы из-за того, что все мореплаватели-одиночки до меня были с бородами. Скорей бы побриться.

Океан выглядит по-прежнему. Чаек не видно. Нет акул, нет дельфинов. Бушующая пустыня. Ума не приложу, куда могли попрятаться чайки.

Океан взбаламучен так, что в воде ничего не видно. Изредка во мгле угадываются какие-то фосфоресцирующие существа, имеющие вид огромного позвоночника, излучающего зеленый призрачный свет. Планктон тоже фосфоресцирует. Припоминаю, что мы намеревались его есть. Подождем, пока спадет волнение. Планктон верный признак того, что мы входим в богатые воды и что Канарские острова не так уж далеко.

Когда корабль приближается, я начинаю гадать о его пассажирах. Кто они? Куда плывут? Чем заняты в эту минуту? Но, похоже, мне не хватает фантазии или же я не умею вжиться в образ — как только судно приблизится, я совершенно цепенею от страха и все остальное вылетает у меня из головы. О каких бы светлых вещах я ни пыталась думать в эту минуту, я всем своим существом ощущаю угрозу, исходящую от надвигающегося корабля.

Самые дерзкие — рыболовные суда. Они идут прямо на нас до последнего момента и сворачивают только тогда, когда вы уже приготовились к неизбежному.

Некоторые даже дают круг, чтобы понять, что это за светлячок, который то мелькнет над водой, то исчезнет среди волн. В эти минуты я чувствую, что сердце стучит в висках, в животе, в кончиках пальцев. Напряжение таково, что я не могу вымолвить ни слова.

Да и что тут можно сказать?

Руки у Юлии разбухли и побелели, как у прачки, они в мозолях от шкота, в синяках и ссадинах. Никогда бы не поверил, что ее артистичные руки могут так загрубеть за какие-то пять дней.

И души наши, кажется, загрубели. Говорим о самом необходимом, хрипло и отрывисто.

Насилу заставляю себя пожевать сухарь. Ни о каком режиме питания говорить, конечно, не приходится. Аппетита нет совершенно. Желудок мой не принимает ничего, кроме воды.