Лариса Черкашина - Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума Страница 11

Наутро русские войска устремились на штурм твердыни. «Полки наши вошли в Арзрум, и 27 июня, в годовщину полтавского сражения, в шесть часов вечера русское знамя развилось над арзрумской цитаделию».

Вместе с Раевским Пушкин въезжает в покоренный город. Позже, в лагере, с любопытством смотрит на пленных пашей и самого сераскира, седого старика, погруженного в глубокое уныние. Один из пашей произносит витиеватое приветствие Пушкину: «Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются».

Пушкину восточное приветствие понравилось. Пожалуй, оно стоило всех дорожных невзгод и военных опасностей…

В Арзруме поэт посетил кладбище, где нашел лишь несколько гробниц, отличавшихся «затейливостью», но не увидел в памятниках «ничего изящного» – ни вкуса, ни мысли. Целый день бродит он по разоренному дворцу сераскира, попадает в дом взятого в плен Османа-паши, видит его гарем, замечая, что это удавалось «редкому европейцу».

«Блистательный поход, увенчанный взятием Арзрума», закончился, и 19 июля Пушкин прощается с Паскевичем-Эриванским. «Граф предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию…» На память о походе поэт получил от графа Паскевича турецкую саблю, особо почетную награду за подвиги на поле боя; и хранил ее «памятником. странствования вослед блестящего героя по завоеванным пустыням Армении».

Необычное, единственное в своем роде признание поэта: «Я спешил в Россию». Только однажды мог позволить себе Пушкин написать именно так!

А на родине поэту пришлось объясняться. «С глубочайшим прискорбием я только что узнал, что Его Величество недоволен моим путешествием в Арзрум, – пишет он генералу Бенкендорфу. – <…> По прибытии на Кавказ, я не мог устоять против желания повидаться с братом. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь. Я прибыл туда в самый день перехода через Саганлу и, раз я уже был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию в качестве не то солдата, не то путешественника».

…Появлению «Путешествия в Арзрум» обязаны мы… французскому дипломатическому агенту Виктору Фонтанье. Думается, Пушкину неприятно было читать его книгу «Путешествие на Восток», в коей автор отзывался о России «как смеси азиатского варварства и европейского феодализма».

Язвительные строки Фонтанье о русском поэте, «который оставил столицу, чтобы воспеть подвиги своих соотечественников», а возможно, и полное сарказма замечание француза о турках, не имевших «бардов в их свите», побудили Пушкина принять литературный вызов и выйти из него победителем.

Но и в родном отечестве в адрес Пушкина раздавались упреки. Правда, иного порядка. «Мы думали, что автор Руслана и Людмилы устремился на Кавказ, <дабы> в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев, – сетовал на страницах “Северной пчелы” Фаддей Булгарин, – .и мы ошиблись!»

«Приехать на войну с тем, чтобы воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой – слишком непристойно», – парировал своим оппонентам поэт. И называл две причины, ставшие отправными к путешествию на Кавказ: «Желание видеть войну и сторону малоизвестную…»

По счастью, это ему удалось.

Дорожная муза

«Я и в коляске сочиняю»

Муза была благосклонна к страннику-поэту: не изведать, сколь много вдохновенных строк родилось под цокот лошадиных копыт и перестук колес… И сколько дорожных впечатлений, уже позже, – в кабинете или «в постеле», – «проросли» в живой стихотворной ткани пушкинских шедевров?

«Подъезжая под Ижоры»

В январе нового 1829-го в Старицах царило веселье – давали святочные балы. И Александр Сергеевич принимал в них самое деятельное участие: много танцевал, не скупился на комплименты провинциальным барышням и усердно ухаживал за синеглазой Катенькой Вельяшевой, дочерью старицкого исправника. На обратном пути из Старицы в Петербург Пушкин сочинил ей игривое посвящение:

Подъезжая под Ижоры,Я взглянул на небесаИ воспомнил ваши взоры,Ваши синие глаза.Хоть я грустно очарованВашей девственной красой,Хоть вампиром именованЯ в губернии Тверской,Но колен моих пред вамиПреклонить я не посмелИ влюбленными мольбамиВас тревожить не хотел.Упиваясь неприятноХмелем светской суеты,Позабуду, вероятно,Ваши милые черты,Легкий стан, движений стройность,Осторожный разговор,Эту скромную спокойность,Хитрый смех и хитрый взор.Если ж нет… по прежню следуВ ваши мирные краяЧерез год опять заедуИ влюблюсь до ноября.

В Петербург Пушкин возвращался вместе с приятелем Алексеем Вульфом, и некоторые строки, забавляясь, сочиняли вместе. Поэт в «авторстве» «любезному Ловласу Николаевичу» не отказывал. И не только ему, но и дядюшке, добрейшему Павлу Ивановичу Вульфу, «приложившему руку» к созданию «дорожного» шедевра.

«Павел Иванович стихотворствует с отличным успехом. На днях исправил он наши общие стихи следующим образом:

Подъезжая под ИжорыЯ взглянул на небесаИ воспомнил ваши взоры,Ваши синие глаза»,

– сообщает приятелю Пушкин осенью того же года из Малинников, куда «своротил» по дороге из Арзрума в Петербург. И замечает: «Не правда ли, что это очень мило».

«Любезная калмычка»

Весна 1829-го ознаменована стихами, родившимися в дороге. По признанию поэта, послание к калмычке набросал он «на одной из кавказских станций». Степную красавицу Пушкин повстречал в середине мая по пути в Арзрум, где-то под Георгиевском, и во всех подробностях описал свое приключение:

«На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. “Как тебя зовут?” – ***. “Сколько тебе лет?” – “Десять и восемь”. – “Что ты шьешь?” – “Портка”. – “Кому?” – “Себя”. – Она подала мне свою трубку и стала завтракать. <…> Калмыцкое кокетство испугало меня; я поскорее выбрался из кибитки – и поехал от степной Цирцеи».

Портрет калмычки Бяусты.

Художник О. Кипренский

А в черновой рукописи есть «расшифровка» того «кокетства», чем юная кочевница так напугала гостя. Отведав из котла чаю с бараньим жиром, приведшим его в ужас, Пушкин, по его же замечанию, с любопытством, простительным путешественнику, решился «на некоторое вознаграждение»… «Но моя гордая красавица ударила меня по голове мусикийским орудием подобным нашей балалайке. – Калмыцкая любезность мне надоела, я выбрался из кибитки и поехал далее. Вот к ней послание, которое вероятно никогда до нее не дойдет…»

Прощай, любезная калмычка!Чуть-чуть, назло моих затей,Меня похвальная привычкаНе увлекла среди степейВслед за кибиткою твоей.Твои глаза конечно узки,И плосок нос, и лоб широк,Ты не лепечешь по-французски,Ты шелком не сжимаешь ног;По-английски пред самоваромУзором хлеба не крошишь,Не восхищаешься Сен-Маром,Слегка Шекспира не ценишь,Не погружаешься в мечтанье,Когда нет мысли в голове,Не распеваешь: Ma dov’é,Галоп не прыгаешь в собранье.Что нужды? – Ровно полчаса,Пока коней мне запрягали,Мне ум и сердце занималиТвой взор и дикая краса.

На беловой рукописи сохранилась помета: «22 мая 1829. Кап-Кой». (Кап-Кой – старое название Владикавказа.) Все же не поэтических «полчаса», а ровно неделю «дикая краса» занимала воображение путника-поэта.

… Поэтическое послание, вопреки уверениям Пушкина, дошло до адресата. Только не до безымянной степной красавицы, а ее титулованной землячки – калмыцкой княжны Марины Тундутовой, пленившей сердце праправнука поэта и его тезки Александра Гревеница. Любовная история случилась в середине двадцатого столетия в одном из городков Бельгии. В счастливом супружестве появились на свет дети, облеченные баронским титулом, – София и Сергей: на могучем пушкинском древе «произросла» и «калмыцкая ветвь».

Вот оно, чудесное продолжение давней встречи поэта: кочевая калмыцкая кибитка «докатилась» до бельгийского королевства!

«На холмах Грузии»

В мае 1829-го в предгорьях Северного Кавказа, за несколько дней до своего тридцатилетия, Александр Пушкин написал строки, которым в грядущем, как и их творцу, суждено будет обрести бессмертие.