Александр Дюма - Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию Страница 11

После мадемуазель Элен, идет мадемуазель Аннетт.

Мадемуазель Аннетт взята на воспитание графиней. Моложе графини на 5-6 лет, она с 12 годков в ее доме. Это тип русской девушки: спокойная, кругленькая, свежая, безучастная и сама привязанность; маленькие глаза, маленький нос, маленький рот, толстые щеки и в целом приятная внешность. Она играет на пиано, хорошо говорит по-французски, танцует с удовольствием, но без увлечения. Скоро выйдет замуж за молодого художника Чумакова[25].  Граф дает за ней 200 тысяч ливров приданного. Это она, согласно весу и мере, готовит чай, которым щедро угощает мадемуазель Элен.

Наконец, настала очередь ― в самом деле, нам нужно говорить в прошедшем времени; поскольку речь ведем лишь о персонах, прибывших с графом из Петербурга, ― наконец, настала очередь двух комнатных слуг ― Симона и Миссама, двух горничных ― Аннушки и Луизы, и, помимо них, двух писателей, которых я прежде никогда не видел и спросить имена которых мне не пришло в голову; сверх всего ― любимицы графини, собаки Душки, то есть Petite Ame (фр.) ― Маленькой Души.

Душка, как мы установили, существо женского рода из аристократического племени кингс-чарли. Ее привезли из Петербурга беременной, не будучи достаточно осведомлены о законности ее толстоты; одни приписывали этот результат псу из борзых, другие ― спаниелю. Рожала она в Вене; только там было установлено отцовство щенков: она принадлежала спаниелю. Потомство было безобразным. Чтобы не разбивать материнское сердце Дyшки, ей оставили ее четырех собак; только тогда, когда они достигли возраста самообслуживания, трех из них отдали друзьям графини, которые сделали мину, что находят их очаровательными, и лишь графиня ― за порог Вены, по всей вероятности, свернули им шею или приказали отнести их к Дунаю, чтобы твердо знать, что они больше не вернутся.

Мадемуазель Луиз, вторая горничная, укрывала четвертого щенка. Скажем только, что это был самый красивый или, скорее, наименее уродливый из четырех. По словам мадемуазель Луиз, он, должно быть, однажды станет моделью; de Dreux[26] и Joseph Stevens[27] придут просить на коленях позволить им сделать с него портрет: нечто вроде Аполлона или Антиноя среди собак. Те, кто знал его отца-спаниеля, утверждали, что это ― его фотография, то есть ― миниатюра собаки из «Обоза бедняка» де Виньерона. Кличка его Шарик, Petit Boule (фр.) ― Маленький Шар, Шарик.

Теперь с исторической достоверностью о том, как караван обогатился в дороге тремя новыми персонами из отряда двуногих, двумя ― из отряда четвероногих и черепахой. Трое двуногих принадлежали к роду человеческому; из четвероногих одно ― к собачьей, другое ― к кошачьей породе; черепаха ― к черепашьей.

Применяя контрудар, наши читатели, мы просим тех, кто впал в раздумье, не брать от термина двуногий того, чего не надобно; мы применяем классификацию, принятую естественной историей. Александр, Ганнибал, Цезарь ― полубоги в глазах Квинтия Курция, Тита Ливия и Светония. В глазах Бюффона, Кювье и Жоффруа Сент-Илера они ― двуногие. Тот, кто пишет эти строки ― двуногое; только оно действует больше руками, чем ногами, больше правой, чем левой, больше большим, указательным и средним, чем безымянным пальцем и мизинцем. Но оно не может сказать, как Платон, что оно есть животное на двух ногах и без перьев.

Теперь, когда гарантирована самая высокая восприимчивость, продолжаем, начиная двуногими: по месту и почет. Три новые персоны из рода человеческого: поэт Polovski [Полонский Яков Петрович, 1819―1898], маэстро Миллелотти, чародей Home (англ.) ― Хоум[28].

А, дорогие читатели, вижу, как при имени Хоум у вас таращатся глаза и открываются уши! Будьте покойны, мы вернемся к нему. Возможно, не скaжем всей правды, но перескажем вам все, что он сам рассказал нам, присев на пороге лейтенантской каюты парохода «Владимир»[29].

― А когда это будет?

― Немного терпения, и вы все услышите.

Может быть, вам кажется, что нам довольно далеко до того, чтобы отправиться в путь, и вы запаздываете, чтобы услыхать гудок локомотива; но, как-никак, нам предстоит проделать три тысячи лье ― треть кругосветного путешествия, только-то ― прежде чем снова мы окажемся вместе во Франции; это же вполне естественно, что я вас, как следует, знакомлю с моими компаньонами по путешествию.

Впрочем, сначала я драматург, а потом уже романист, и поэтому должен представить мои персонажи. Мне предстоит проделать с ними 800 лье, дорогу длиною, в три Франции: вдумайтесь в это. Итак, возвращаюсь к нашей теме.

Месье Полонский жил в Риме. Поэта и мечтателя, граф встретил его и в Колизее, и в соборе св. Петра. Они узнали друг в друге соотечественников. За границей соотечественники ― братья. Завязался разговор. У графа есть замысел ― основать в Санкт-Петербурге литературный журнал. Он сказал о своем журнале месье Полонскому и попросил его составить план издания. Месье Полонский принес его. Графа план устраивал и принимался в том случае, если месье Полонский принял бы руководство изданием. С этого дня он стал членом семьи и путешествовал вместе с графом.

Этот человек очарователен тем, что поэт и мечтатель, как Байрон, и рассеянный, как Ла Фонтен. Рассеянность, в частности, проявляется в отношении шляп, перчаток и брюк, что неосторожно соседствуют с другими его вещами, и так как он их себе в ущерб не находит, что происходит почти всегда, то обычно являет собою сына Аполлона.

Перейдем к другому сыну Аполлона.

Поэзия и музыка ― сестры, перейдем к маэстро Миллелотти. Это целая Илиада; ошибаюсь, целая Одиссея ― история маэстро Миллелотти. Вообразим себя Гомером этой захватывающей поэмы.

В Риме граф жил в «Минерве» примерно в таких же условиях, как в отеле «Трех Императоров», то есть с открытой дверью круглые сутки, с освещенным салоном ночь напролет и тратя от двух до трех тысяч франков в день, когда среди докучливых людей и паразитов, какие наваливаются на путешественников его типа, он угадал одного соотечественника. Этот соотечественник был композитором и создал оперу, рядом с которой «Вильгельм Телль» Россини, «Роберт-Дьявол» Мейербера, «Норма» Беллини, «Немая» Обера, «Лючия» Доницетти, «Дон Жуан» Моцарта и «Травиата» Верди мало что значат.

Он не хотел позволить соотечественнику ранга графа Кушелева-Безбородко проехать без того, чтобы не дать ему возможности испытать чувство гордости ― услышать оперу, превосходящую все созданные и будущие итальянские, французские, немецкие оперы. Граф имел неосторожность ответить: «Да, очень хорошо», вдыхая от своего флакона и выдергивая нитки из своего носового платка; занятия машинальные, поскольку для него они вошли в привычку. Раз данное согласие привело к повторению средневековой ситуации с бесноватыми, в тела которых вселились Бегемот или Астарта, неважно кто.