Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины Страница 11

— Как же это случилось, что он потопил все?

— Экипаж провалился под лед.

— Как же он сам уцелел?

— А вот как. Я вам расскажу все это подробно. Случилось такое дело давно, лет пятнадцать, а то и все двадцать назад; тогда еще я сам корабельщиком был, по нашему Святому морю плавал. Теперь уж стар стал и корабль мой давно на дрова ушел… Ну. В ту-то пору и случилось такое дело. Ехал по Байкалу, последним тоже путем, купец один, тобольской кажись, ехал он в большом летнем тарантасе, поставленном на зимний ход. У нас ведь здесь по Забайкалью-то, надо вам сказать, снега бывают малые, а особенно туда, к китайской-то границе. Ну, купец тарантас свой не хотел оставлять в Лиственничной, сколько его ни уговаривали, что, мол, так и так — опасно; нет! Заплатил рублев полтораста и подрядил везти его тарантас. Потому он не оставил этого тарантаса, что он у него был с разными секретными ящиками, в которых и было нагружено золото. Повезли купца в тарантасе; все благополучно ехали, и почитай что до нашего Посольска доехали; осталось, так видно, версты три-четыре, — вдруг лошади стали грузнуть: полынья попала под них, да полынья-то небольшая, всего сажени две шириной, а перед этим самым днем морозец стоял, ну ее и подернуло сверху-то ледком, ямщик-то и не заметил, вкатил прямо в полынью. — Ну, ну, туды-сюды — нет! Обрубил он гужи, настегнул коней и рад, что они проскочили по полынье благополучно. Купец трухнул порядочно: видит, тарантас стоит на тонком льду и лед под ним подогнулся, того и гляди — обломится и рухнет на дно его тарантасик. Послал он ямщика к нам в селение верхом, собирать народ, чтобы, значит, народом тарантас вытащить с тонкого льда. Собралось народу человек пятьдесят. Стоят все в стороне, толкуют, рядятся с купцом. Купец просит, молит: батюшки, говорит, отцы родные, возьмите, что хотите, только вывезите мой экипаж; а об том ни слова, что в потайных ящиках у него хранится золото. Лучше бы было, когда бы он сказал да велел бы выбросить мешки из экипажа, — целы бы они теперь были. А то, нет вишь, побоялся… Ну да вправду-то коли сказать, за контрабанду тогда суд был строгой. Толковали, толковали наши посольские жители, а подряда, вывести экипаж, не берут: тот подбежит, другой попробует, да и назад отбегает, потому что лед-то под тарантасом был очень тонок. Прошло с полчаса. Тарантас еще больше загрузился в воду; а теплынь тоже была такая — страсть: лед рыхлый, да такой рыхлый, что народ толпой стоять не мог. Упросил купец принести веревок, хотели было веревками вытянуть экипаж. Нанесли веревок и стали привязывать их, где можно было. Смельчаки в воду по грудь заходили, привязывали веревки-то эти, кто за колеса норовил засунуть, кто за козлы, кто за что мог. Навязали этих веревок целый ворох и хотели народом вытянуть тарантас; попробовали было, — нет, сила не берет: уж оченно он грузно засел. Что делать. Купец просто голову потерял, ошалел совсем: стоит в сторонке, глаза выпучил и дико так смотрит на свое добро. Начало смеркаться, а тарантас все не вытащили. Порешили ребята укрепить его за веревки на кольях. Стали вбивать колья, а колья шатаются во льду, как в киселе. До полночи так-то мучились, все думали: вот Бог даст, к утру подморозит и можно будет тогда вытянуть тарантас. Нечего делать, купец, волей-неволей, пошел вслед за народом к нам в Посольское и оставил на волю Божию свое добро, на рыхлом льду в полынье, да чуть не по самую половину в воде. Вся надежда была только на то, что авось Господь Бог поможет, пошлет ночью мороз… Разошлись все с моря. Стал дождичек накрапывать, да такой теплый-теплый, а к утру таким проливнем ударил, что и летом-то так редко бывает. Как купец эту ночь пережил — Бог знает, а только надо быть, она ему не коротка показалась, и на душе-то, чай, не больно легко было. Рассвело. Вышел народ на берег, а тарантаса уже и следа нет и лед от берега унесло весь; синева такая протянулась по морю, точно летом. Так все добро купца и пропало. Захворал он бедный очень, слег, доктора ему из Удинска привозили. Долго он у нас в Посольском пролежал и все, сказывали, бредил тарантасом: веревки, говорит, покрепче привязывайте… вытягивай, говорит… стой! полынья… золото!.. Все, вот так, сказывают, бредил и кричал. Мужиков по пяти в это время его держали — рвался, вишь, он у них из рук-то. В горячке, надо быть, лежал бедняга. Ну, прошел на море лед, наступила весна и стали мы делать на том месте розыски, пловцы наши ныряли, да так ничего не могли найти, место-то што ли уж очень глубокое было… Да его, чай, на том месте-то и не было уже по весне-то, унесло, полагать надо, по дну-то невесть в какую сторону… А все же о себе, после, тарантас этот дал знать, — выкатило Святое море на берег кожаную верхушку с тарантаса; потом через месяц, али-бо через два, тунгусы нашли на берегу, около Баргузина, козлы, передок, значит, от повозки; у козел-то веревочка привязанная болталась, уцелела вот тоже как-то, а где-где не была, чай, по морю-то разгуливая…

— Так и не нашли золота?

— Не нашли. Все в море осталось. В нем, полагать надо, много всякого добра схоронено.

— А водолазов у вас здесь нет?

— Собак-то это?

— Нет. Люди такие есть, что на глубину морскую опускаются.

— У нас здесь таких людей, Бог милует, нету.

— То есть, что это значит — Бог милует?

— Да так. То есть, у нас все люди православные больше…

— Да и водолазами могут быть тоже христиане.

— Нет уж, как это можно…

Старик покачал головой и пытливо посмотрел на меня. Долго я его уверял, что на дно морское опускаться нет никакого греха, рассказывал ему, что в этом случае употребляются особые препараты для дыхания. Старик слушал и качал головой.

— Да как же, ваша милость, к нам в Святое море, на такую глубину, водолаз полезет? Ведь оно, наше-то море, дна не имеет?

— Ну, около берегов, где глубина не очень велика, саженях на двадцати, тридцати… И в морях больших тоже не опускаются на страшную глубину…

— Ничего этого у нас нет, слава Богу…

— Отчего же так?

— Да так. Лучше. Жили же прежде по-старому, по-старому и век свой доживать надо.

На этом и прекратились наши беседы. Я пробыл в Посольске до позднего вечера и мой знакомый старик с поклонами меня отправил в путь, присовокупив еще на прощанье, что в Байкале ни одна человеческая жизнь не погибла.

Из Посольска дорога идет в Степную. Здесь тянется плоская низменная наберега Байкала. Кое-где виднеются мелкие березовые перелески; но их очень мало и местность предоставлена на волю ветров, ежедневно почти взвивающих снег и обнажающих землю. Путь в зимней повозке по этой местности весьма труден. Наберега Байкала тянется из-за устья Селенги, или правых гор ее, до Посольска и далее, почти до Мантурихи, верст на 70 в ширину, а в длину, вверх по Селенге, почти до Ильинской станции, т. е. на 90 вер.; местами она покрыта песчано-галечными или глинистыми наносами и холмами. Она есть не что иное, как бывшее дно Байкала, дно того времени, когда Байкал, поравнявшись с вершинами гор Лиственничных, перелился через эти горы, выломил себе ворота и образовал исток Ангары. Это доказывает высота гор, окружающих Байкал, и наносная береговая почва, состоящая из ила, песку, галечника и глины. С понижением горизонта Байкала часть эта обнажилась, как более возвышенная, от наносов, вынесенных сюда по широкому бассейну или разливу Селенги.