Ю. Щербачев - Поездка в Египет Страница 11

Кавас собрал мои вещи и мы поехали, пробираясь между корпусами бесчисленных судов; лодка двигалась под звуки арабской дубинушки. Проворные, ловкие, но слабосильные Арабы не в состоянии делать какую бы то ни было работу без круговой песни, в высшей степени унылой и монотонной.

В таможне кавас ушел вести переговоры с чиновниками, и меня снова обступили ненавистные комиссионеры. Один — в сюртуке без пуговиц — окружал мою особу всякими попечениями.

— Сколько у вас мест? осведомлялся он озабоченна.

— Не ваше дело.

— Но если вы не знаете числа своих чемоданов, вы легко можете их растерять. Не хотите ли пройти направо здесь вас беспокоят, к тому же сквозной ветер…

— Покорно благодарю.

— Я нанял вам экипаж.

— Напрасно. Отстаньте от меня наконец, со мной есть кавас.

— Где же он? я сейчас его приведу.

Впрочем при появлении каваса, у которого в числе других атрибутов власти была обыкновенная, палка, непрошеный покровитель скрылся…

Мне хотелось поселиться поближе к свободной стихии; но лучшую гостиницу, Hotel d’Angleterre, с террасой над морем, недавно закрыли за долги; извозчик повез меня в Hotel ties Messageries, тоже на морском берегу и недалеко от генерального консульства.

После Перы, Александрия приятно поражает вас своими широкими улицами, отличными тротуарами и мостовой. Еще неопрятные в портовой части, дома к центру города растут, хорошеют и убираются вывесками. Place des Consuls иначе Place Mehemet-Ali — продолговатая площадь с бульваром посредине — щеголяет уже бронзовым монументом, бассейном и цельными окнами; в магазинах можно найти

 «Все, что в Париже вкус голодный, Полезный промысел избрав, Изобретает для забав, Для роскоши, для неги модной, Все, чем для прихоти обильнойТоргует Лондон щепетильный,»—

и если бы не Бедуины, не тюрбаны, не пальмы, не живые какаду во дворах, — если бы бронзовый памятник изображал не Турка, вы усомнились бы, что находитесь на Восток, а не в одной из европейских столиц.

«Messageries» оказалась гостиницею средней руки. Плачу я в сутки со столом и кофе двенадцать франков, за которые испытываю разные неудобства. Положим с утра до вечера я слышу прибой волн и днем вид из моей комнаты, пожалуй, искупает её убогую меблировку. Зато ночью стекла гремят от ветра, опущенный занавес, даже при закрытом окне, вздымается парусом, и комары поют докучливые песенки над колеблющимся пламенем свечи; под пологом, необходимою в этом крае принадлежностью всякой кровати, простыни и наволоки мокры, хоть выжми… При такой обстановке и самый шум прибоя не навевает возвышенных мыслей.

Сырость впрочем господствуешь не в одной этой гостинице; в январе в городе всюду сыро, и только третий и четвертый этажи обитаемы. Состоятельные люди на зиму переезжают из Александрии в Каир. Летом, наоборот, Каир несносно жаркий, пустеет как Понтийские болота; Александрия же делается первенствующею столицей и резиденцией хедива.

Немедленно но приезде я посвятил несколько часов ознакомлению с монетною системой и с арабским языком — то и другое в размере, необходимом для путешественника, который не желает, чтоб его обсчитывали на каждом шагу.

Немного времени понадобилось кавасу, чтобы раскрыть мне тайны египетского курса. Здешняя лира (приблизительно английский фунт стерлинги) заключает в себе двадцать пять франков или сто пиастров-tarifs (большие серебряные пиастры), или двести пиастров-courants (малые серебряные пиастры), или четыреста медных пиастров, или… но курс на медь так изменчив и обращение её в городах так ничтожно, что о дальнейших подразделениях говорить не стоит. Самых мелких денежных знаков насчитывают в лире от трех тысяч пятисот до четырех тысяч и более. Ассигнаций вовсе нет; золото ходит почти исключительно английское; серебро преимущественно русское 84-й пробы — рубли, полтинники и четвертаки; четвертак равняется франку. Турецкого золота и серебра никто не берет.

Лекция арабского языка (здесь разумеется идет речь не о классическом арабском, а о египетском разговорном), длилась гораздо долее, хотя для цели, какую я себе наметил, требовалось лишь запомнить слово: кам, «сколько, сколько стоит», и выучить числительные имена до ста. Я уже знал их по-турецки, но это обстоятельство ни к чему не послужило.

На европейских языках умение считать дается легко: названия одних и тех же цифр сходятся довольно близко, например наше один, два, три напоминает французское un, deux, trois, английское one, two, three, греческое сна, дио, mpia и т. д.; турецкие же и арабские числительные имена не имеют ничего общего с европейскими, а также ни чуть не сходятся между собой; один, два, три, по-турецки: бир, ики, юч (utch); по-арабски, вахат, этнин, тлята.

Окончив урок, я более не опасался выйти на улицу без проводника и отпустил своего учителя; кавас поцеловал концы пальцев и дотронулся до фески.

По разысканы Русских, выехавших почти одновременно со мной из Константинополя на иностранном пароходе, я вместе с ними приступил к осмотру достопримечательностей.

В Александрии почти нечего смотреть. Единственный памятник древнеегипетской культуры это обелиск «Игла Клеопатры» [15]. Хотя он и сохранил в неприкосновенности свои загадочные иероглифы, воображение не уносится в древность: кругом, груды мусора от новейших построек, возле не кстати тянется дощатый забор и не кстати высятся трехэтажные дома, моя невзрачная гостиница в двух шагах…

Дворец хедива не производит никакого впечатления после султанских дворцов в Константинополе, Долма-Вахче и Черагана; он много уступает им в размерах и великолепии. Характер впрочем одинаковый: по частям все богато и изящно, в общем та же безвкусица и смесь турецкого с европейским; такие же полу-лакеи, полу-чиновники, безмолвно распахивают пред посетителем двери, откидывают чехлы с мебели, снимают настилку с паркета, блестящего как крышка палисандрового рояля…

В одном из предместий, над кучею мелкого камня и песку, стоит «Помпеева колонна», неизвестно кем и когда воздвигнутая. Около неё куполообразными белыми памятниками, на подобие безлюдного города, раскинулось мусульманское кладбище (умерших от холеры в 1838 году). По всей местности неотвязчивый дети просят милостыню, с каждою минутой увеличиваясь в числе; пиастры ваши скоро истощаются, и не поспевшие вовремя попрошайки глядят голодными волченятами, которых обнесли говядиной. Рядом в школе, до половины зарывшейся в щебень, учатся такие же грязные, взаперти еще более жалкие дети (исключительно мальчики). Держа пред собою деревянный доски, с профилем двойной сходящейся к верху лесенки (их обыкновенно рисуют в руках у святых), они покачиваются с боку на бок на поджатых ногах и читают вслух Коран. Многие декламируют наизусть, и не одна пара лукавых глазок, пока уста бормочут священные стихи, смотрит в единственное окно, где столпились любопытные иностранцы. Некоторые — неизвестно в награду или в наказание — плетут у ног наставника корзины. Лентяи сами выдают себя: прервавший чтение невольно прекращает свои колебания.