Кармен Майкл - Танго в стране карнавала Страница 11

Соперник парня был, напротив, спокоен, даже заторможен. Лет сорока на вид, он двигался очень осторожно, неспешно, как если бы был намного старше. Казалось, он вообще не проявляет инициативы, только отвечает на ходы партнера, не подгоняемый, как тот, юношеским пылом. Я внимательно присмотрелась. Его глаза не мигали.

Тем временем молодой игрок, предвкушая скорую победу, задвигался еще энергичнее. Грудь и руки заблестели от пота. Он вращался в воздухе, наносил боковые удары ногами, балансировал на одной руке. Поддержка толпы его вроде бы вдохновляла, но буквально в следующий момент он потерял к ней интерес. Он уставал, терял темп, тогда как старший капоэйрист двигался в прежнем неторопливом ритме.

Другие игроки, стоявшие вокруг, захлопали в ладоши, чувствуя, что близится развязка. Молодой снова пошел в атаку, ощутив, что инициатива чуть не ускользнула, но все еще уверенный в себе. Размашистые, широкие движения следовали одно за другим, но старший каждый раз легко уворачивался. Так продолжалось несколько минут: напор и гармония против выдержки и выносливости, пока молодой игрок под влиянием усталости не допустил ошибку и не замешкался на миг, пропустив старшего в центр. Ход игры мгновенно переменился. Зрители хлопали все громче. Молодой, собрав последние силы, неистово бросался на соперника, но тот блокировал каждое его движение. Стройные, как у оленя, ноги молотили воздух, но парень ничего не мог поделать против ходившего кругами хищника. Действительно, невозможно было понять, что это: игра, бой, танец или схватка двух животных в ночном лесу, но в конце концов круг замкнулся: старший игрок кольцом свернулся вокруг юноши, как змея в траве. Игра окончилась.

– Кьяра! – воскликнула я. – Это было потрясающе!

Но она не ответила. Она смотрела мне за спину, на удаляющегося гида.

– Что он здесь делал? – спросила Кьяра.

Я глянула через плечо:

– Он меня подвез.

– Больше его сюда не води. – В ее глазах вспыхнули искры. – Капоэйра Арареи – не место для этих туристических акул… Только так и не иначе.

Последовавшая полемика отражала классическую для путешественников дилемму. Я возразила, что приток туристов мог бы позволить тренерам подзаработать, и тогда богатые иностранцы вроде самой Кьяры получили бы возможность тренироваться бесплатно, не испытывая унизительного чувства, что покупают чужую культуру. Кьяра в свою очередь возразила, что само появление туристических экскурсий и есть бесспорный признак того, что культура уже мертва. С этим я в общем была согласна – не столько из-за соображений нравственности, сколько потому, что подобные вещи казались мне дико унизительными. Платить пятьдесят долларов женщинам масаи за то, чтобы они, забыв о готовке и уборке, попрыгали и потряслись перед тобой, или кататься по трущобам в джипе с пуленепробиваемыми стеклами: для меня подобное – вопрос не некой отстраненной нравственности, а чувства собственного достоинства. Тем самым как будто признаешь, что ты сам то ли недотепа, неспособный найти в собственной стране нечто весьма легкодоступное – а именно бедняков, то ли наивный глупец, не замечающий, что все это не настоящее и перед тобой ломают комедию.

Пожав плечами, я прекратила спор. Углубляться в эту тему не хотелось. За долгую карьеру в турбизнесе, наблюдая, как туроператоры безжалостно терзают и перекапывают райской красоты пляжи, как дешевые авиалинии разрушают старомодные европейские деревушки с силой, неизвестной со времен Второй мировой войны, я пришла к выводу, что лучше, пока путешествуешь, на подобные темы не заморачиваться.

Кьяра, понятно, эту точку зрения не разделяла. Рьяная бразилиофилка, она перебралась в Рио после Сальвадора, где и начала осваивать искусство капоэйры. Кьяра была воином. В отличие от моего скороспелого решения ехать на родео, ее страсть к Бразилии росла и вызревала годами – это проявилось и в ее решении заниматься социологией в Тринити-колледже в Ирландии, и в капоэйре, углубленному изучению которой она себя посвятила.

Когда мы познакомились, я увидела ее с длинными темными волосами, но на фото в паспорте она красовалась с обесцвеченным ирокезом.

– Панковала тогда, – пояснила Кьяра, когда мы выходили из «Та’ На’ Руа». Уже стемнело, и впереди в лунном свете сиял белоснежный каменный акведук Лапы. Арки поднимались на восемьдесят футов над впадиной, живописно соединяя холм Санта-Тереза с нижним городом, вызывая в памяти изгибы римских арок. Это строение – одно из самых ранних в Рио-де-Жанейро, окружающие здания облепили, завернули его в себя. Карина говорила, что когда-то по акведуку и правда подавали воду от горных источников Корковаду, а теперь это путепровод, по нему ходит трамвай. Мы немного постояли внизу, и Кьяра покричала, задрав голову к сводам, чтобы я услышала эхо, а потом двинулись по лестнице к центру Лапы.

Стояла предательски-зазывная ночь с влажным воздухом, фонарь был желтой прорезью на черном и сверкал, как тигровый глаз. На перекрестке двух улиц, Жоаким да Силва и Ладейра, на булыжной мостовой собралась толпа, со ступеней бара Антонио люди казались пчелами, ползающими в поисках меда. Неслись оглушительный грохот барабанов (музыканты стояли под арками) и музыка из чьей-то машины. Пьяные и туристы дурели от этих звуков, притопывали в такт; глаза с расширенными зрачками зыркали по сторонам. Местные реагировали спокойнее. Мужчины, устроившиеся по одному на ступеньках белокаменной лестницы, лениво, как сытые хищники, поглядывали на группы девушек в ярких мини-юбках, что прогуливались под ручку друг с другом, скользили взглядами по живой стене из стройных и не очень загорелых ножек.

Перед нами возникла беззубая дама килограммов на сто. Ярко-оранжевый лифчик от купальника стягивали тонкие шнурки, напоминающие транспортную развязку Лос-Анджелеса, из вырезов во все стороны мощно выпирала пышная плоть. Нижнюю часть тела стыдливо прикрывали блестящие черные шортики, скроенные на тринадцатилетнюю девочку весом в тридцать кило. На ногах красовались пластиковые босоножки на платформах с высокими каблуками. Ее партнер, беременный мужчина с полуметровой копной седых волос, внимательно слушал, энергично кивая.

– Это что, проститутка? – спросила я, а Кьяра, пожав плечами, сухо ответила:

– Не обязательно.

Что касается остальной публики, она была разнообразна донельзя – бросались в глаза всевозможные экстравагантные заколки для волос. Официальной униформой Лапы оказались пластиковые босоножки на платформах, белые или в пастельных тонах, детского размера тугие шорты, спущенные на пятнадцать сантиметров ниже пупка, и короткие обтягивающие маечки из лайкры, со шнуровкой или на ремешках, с поднимающими грудь чашечками. Волосы здесь носили длинные и намасленные. Хотя по большей части девушки в Лапе выглядели так, что супермодель рядом с ними показалась бы старой кошелкой, было очевидно: гордо носить эту униформу здесь никому не мешают ни возраст, ни комплекция. Я была не первой иностранкой, в изумлении глазеющей на эту моду, навеянную секс-индустрией, – она явно привлекла стайку малосимпатичных секс-туристов слева от нас, – но Кьяра все равно была недовольна моим неприличным изумлением.