Хуан Эслава Галан - В поисках единорога Страница 11

Что же касается войскового лекаря, зашивавшего лицо Резаному, это был мой давний знакомый, и звали его Федерико Эстебан. Часы, свободные от врачевания ран, наложения припарок, вправления костей и кровопускания, он посвящал игре на свирели, или на дудочке, или на кларнете, так как мастерски владел разными музыкальными инструментами. На этой почве за время нашего пребывания в Хаэне он сошелся с Манолито де Вальядолидом, и злые языки, которых всегда и везде хватает, тут же пошли судачить, что, дескать, Манолито у него лечится от несчастной любви. Но я убежден, что дружба эта носила невинный характер и что объединяли их исключительно любовь к музыке и изысканный вкус. Я рассказываю о нем столь пространно потому, что накануне отъезда коннетабль вызвал меня в свои покои и велел секретарям удалиться. Как только мы остались наедине, он сказал:

— Ты знаешь, друг мой, что я люблю тебя как сына и горжусь тобой так, как только отец может гордиться своим чадом: ведь недаром я с малолетства растил тебя в своем доме. Поэтому прошу, выслушай меня не как вассал своего сеньора, но как сын отца. Я должен дать тебе несколько весьма важных советов. Ради блага нашего короля, да продлит Господь его дни, ты отправляешься в сопровождении отважных воинов в Африку. С чем ты там столкнешься, не известно ни тебе, ни кому-либо другому, ибо до тебя не ступала в те места нога христианина. Смотри в оба и не доверяй никому, особенно маврам — у этого народа вероломство в крови, они не задумываясь продадут мать, отца и брата, не говоря уж о тебе. Да и на своих подчиненных не полагайся слепо — командиру не подобает заводить друзей — и не позволяй, чтобы сребролюбие или чревоугодие затмевали перед ними истинную цель — найти и поймать единорога. Также запомни хорошенько, что влюбленный мужчина не годен ни к какому делу, помимо тех, что касаются предмета его страсти; остальные же нужды, как свои, так и чужие, ему глубоко безразличны. Но ты, пусть хоть дотла сгорит твое сердце, обязан ставить королевские цели выше собственных, служение — выше любви, корысти и самой жизни, как велит рыцарская честь и долг вассала. Но довольно об этом: ты благоразумен и сам все понимаешь.

Тут мой господин коннетабль на некоторое время умолк. Затем продолжил:

— С тобой пойдут также четверо арбалетчиков из Хаэна и лекарь Федерико Эстебан, чье участие будет оплачено поровну мною и членами городского совета. Таким образом мы окажем услугу королю, от которого ожидаем кое-каких милостей, и заодно добавим надежности твоему предприятию. Вот, возьми долговые расписки, посредством коих ты будешь регулярно выплачивать им жалованье, равное жалованью королевских арбалетчиков. Суди строго и подавляй без промедления любое поползновение к бунту. Если кто поднимет на тебя голос или руку, вешай его на месте, а если ни виселицы, ни дерева поблизости не окажется, казни через удушение, дабы его смерть послужила назиданием для остальных. Не вздумай с ними церемониться, этих людей надо держать в ежовых рукавицах.

Я слушал его речь, напустив на себя чрезвычайно серьезный вид. Коннетабль помолчал еще с минуту, потом положил мне руку на плечо и, глядя прямо в глаза, добавил:

— И не давай воли естественным для влюбленных желаниям. Пока вы не раздобудете драгоценный рог, донья Хосефина должна оставаться нетронутой девицей.

Я понимающе кивал на все, что он говорил, но от последних слов залился краской, так как затруднялся определить, была ли суровость, с которой коннетабль изрек это предупреждение, настоящей или притворной. На всякий случай, чтобы не выставить себя дремучим болваном, я решил ничего не отвечать и ограничился лишь очередным чинным кивком.

Глава пятая

На следующее утро мы с большой помпой покинули город через ворота Святой Марии, и все жители от мала до велика высыпали на улицы поглазеть на наш отъезд. Бесчисленные литавры, трубы и рога, свирели, тамбурины и бубны, выкрики шутов и луженые глотки арбалетчиков создавали такой оглушительный гвалт, что никто никого не мог толком услышать и все говорили вразнобой что попало, усугубляя суматоху. Коннетабль и его супруга, а с ними рыцари и цвет хаэнской знати любезно выехали проводить нас до окраины города, за которой начинались поля. На прощание мы с коннетаблем обнялись со слезами на глазах, и я хотел поцеловать ему руку, но он руку отнял и еще раз горячо прижал меня к груди как родного сына. Засим мы двинулись по дороге на Андухар, а провожающие вернулись в город и разошлись по домам. Новенькие в нашем отряде, кроме лекаря, о котором я уже рассказывал, арбалетчики Себастьян де Торрес, Мигель Феррейро и Рамон Пеньика, служили в личной дружине коннетабля. Последний, Пеньика, был опытным следопытом, из тех, что умеют степи и на горных тропах настигнуть хоть человека, хоть зверя.

Перед отъездом сеньор коннетабль подарил мне богато расшитый золотом колет и парадную одежду до полу из тончайшего синего бархата, отороченную прекрасным собольим мехом, а также дорогую черную фетровую шляпу и лиловую шапочку, чтобы надевать под нее, как заведено у благородных сеньоров. Графиня же, очень привязавшаяся к донье Хосефине, подарила ей роскошное нижнее платье, целиком покрытое бисерной вышивкой, и к нему — красное верхнее с пурпурной отделкой, и еще седельную подушку черного бархата в изящных золотых узорах. Да и всех остальных, кто отправился в земли мавров и чернокожих, мой господин осыпал дарами и милостями, чтобы ни один участник похода не чувствовал себя обделенным.

Итак, довольные, под нежные звуки свирели Федерико Эстебана, гармонично дополняемые флейтой Манолито де Вальядолида, мы шли по долине, прозванной долиной Забытой Башни. Манолито пребывал в куда более приятном расположении духа, чем прежде, и явно наслаждался совместным музицированием.

В обеденный час, когда солнце стояло в зените и пекло так беспощадно, словно задалось целью свести нас с ума, — особенно страдал от него бедный тучный фрай Жорди, — мы достигли поселения Фуэнте-дель-Рей и постучали в ворота замка, чтобы поприветствовать алькайда (которому мы подарили несколько мулов, груженных продовольствием и утварью, от имени господина коннетабля) и заодно перекусить. Алькайд, некий Педро Родригес, распорядился зарезать двух куриц и приготовить пир для важных гостей. Учитывая, что фрай Жорди, избалованный обильным угощением в замке коннетабля, изрядно проголодался, неудивительно, что мы расправились со скудным обедом, даже отдаленно не напоминавшим пир, в мгновение ока, из вежливости нахваливая кур архонской породы. Хозяин, взглянув на кучку обглоданных костей, вышел из положения с деревенской непосредственностью, велев слугам нажарить нам яиц с копченостями и салом и притащить побольше вина из близлежащей таверны, благодаря чему все и насытились, и воспряли духом. Чтобы возместить ущерб, нанесенный нашей прожорливостью, я дал прислуживавшей нам за столом жене алькайда несколько мараведи, а фрай Жорди записал ей хорошую молитву, помогающую от парши, для излечения недужного сына.