Венеция. Под кожей города любви - Бидиша Страница 12

— Да! — подтверждает он. — Она тебе потом скажет спасибо.

Ренато поудобнее перехватывает свой гигантский арбуз.

— Таким убить можно, — замечаю я.

— Из окна…

— Да, если просто выронить его кому-нибудь на голову.

Он прижимает арбуз к животу, а я прикладываю к нему руку.

— Я беременный, — говорит он.

— Да, — строгим тоном произношу я. — Думаю, срок примерно девять месяцев.

Возвращается венецианка и забирает свою тележку.

— Добрый день, — здоровается кассир, когда подходит моя очередь.

— Добрый день, — старательно грассирую я и прошу два пластиковых мешка (по пять центов штука). Позже оказывается, что мне достаточно одного, и я продаю второй Ренато и его матери. Только потом мне приходит в голову, что нужно было не продавать, а просто отдать им пакет. Мы вместе выходим из супермаркета, непринужденно разговаривая, я то и дело спотыкаюсь в своих вьетнамках, он изнемогает под тяжестью арбуза, провисающего в сумке, как пушечное ядро.

— Здесь я с вами попрощаюсь, — чопорно обращаюсь к своим спутникам у дверей квартиры родителей Стефании.

— О’кей. Приятного аппетита за обедом.

— И вам.

Мы, все трое, долго обмениваемся «чао».

Готовлю себе на обед большущий салат с кониной, а потом весь вечер сижу на балконе. Небо не плоское, а куполообразное, как в потолок в соборе, — вверху густая синева, по краям — линялая перламутровая голубизна. Между восемью и девятью часами небо начинает меняться, приобретая глубокий серо-фиолетовый оттенок, а огни над Большим каналом разгораются ярче, напоминая золотые и серебряные звезды. Чтобы отгонять комаров, зажигаю желтую ароматическую свечу с цитронеллой. Мошкара вьется, как спутанные мотки ниток. К половине первого ночи канал совсем темный, стоит тишина, разговоры на другом берегу эхом разносятся по воде.

Сегодня, пока мы стояли в очереди в супермаркете, Ренато спросил меня:

— Для чего ты приехала в Венецию на целых три месяца?

— На четыре. Мне надо писать, — кратко ответила я.

Правда же заключается в том, что мне нужно закончить роман, который настолько слаб, что, перечитывая первые главы, я неизменно погружаюсь в глубокий сон. Причем сплю я столько часов, сколько глав прочитала: если останавливаюсь на пятой главе, просыпаюсь через пять часов, если шесть — через шесть, ну и так далее.

— Ты ищет вдохновения? — спросил Ренато.

— Вдохновения и покоя.

— Венеция — подходящее место для этого. Только здесь слишком жарко. Ты уже была на пляже?

— Нет. К черту! Никаких пляжей! Слишком много народу, толчея, шум…

— Нет, ничего подобного. Есть и другие пляжи. Людей совсем мало. Песок, море, природа…

— Может быть. Но еще есть одна беда — я боюсь воды, — призналась я.

— Так вот в чем дело! Не волнуйся, за семнадцать лет я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь свалился в воду и утонул.

— Семнадцать лет — не такой уж долгий срок, — стояла я на своем.

— Может, ты будешь первым человеком, кто утонет на моих глазах, — засмеялся он, подтрунивая надо мной.

Этот разговор был банальным, ни о чем, да к тому же его затрудняли жалкие всплески моей восторженности. Однако приятные воспоминания остались на весь вечер, ведь мы болтали так непосредственно, так непринужденно… В Лондоне такое, думаю, невозможно: случайно встретить в очереди малознакомого парнишку и так естественно начать разговор — не бог весть какой остроумный, но все-таки. Хотя тут опять возникают аналогии с Джейн Остин — а что, разве нет? Согласно неписаным правилам непременно следует проявить любезность по отношению к двоюродному брату лучшей подруги, тем более когда пользуешься гостеприимством ее семьи.

Стефания возвращается поздно вечером после долгого совещания, на котором обсуждался бюджет фильма, и мы выводим Неро на прогулку перед сном. Многие собаки в Венеции без ума от него — стройного черного беспородного красавца. Самого Неро интересуют лишь некоторые, прочих он не удостаивает своим вниманием. Стеф рассказывает, как однажды они с родителями взяли его с собой на отдых. Там им заинтересовалась соседская собака, которую Неро «просто использовал как сексуальную игрушку». Он возвращался домой ближе к ночи, совершенно вымотанный после целого дня развлечений. Случившийся роман, если воспользоваться эвфемизмом, привел к тому, что две человеческие семьи подружились, а сучка забеременела. Спустя год Стефания и ее родители съездили туда посмотреть на потомство — у всех щенков, как выразилась моя подруга, «было лицо Неро и тело другой собаки».

На Страда Нова нашего Неро нежно облизывает и обцеловывает снежно-белая с рыжеватыми подпалинами колли, очень живая и, судя по всему, умная. Она кладет лапу на голову пса, а потом начинает носиться вокруг него. Хозяева колли — приветливая парочка: молчаливый улыбчивый блондин в черной майке, смазливый, как порнозвезда, в джинсах в обтяжку, с ним высокая загорелая красавица в брюках и ярко-желтом топике для езды на велосипеде — крашеная блондинка с лукавыми сияющими глазами цвета морской волны. Оба яркие, что он, что она. Может, они снимаются вдвоем, изображая тренеров по аэробике. По тому, как дружелюбно держится женщина, я догадываюсь, что дружба Неро с белоснежной собакой началась не сегодня.

На обратном пути нам, однако, приходится защищать Неро от печально известной в окрестностях «собаки-монстра» (выражение Стеф), помеси бульдога, бладхаунда и ротвейлера. Этот колосс, заприметив нас с расстояния в триста метров, застывает, ощетинивается от ушей до хвоста и начинает лаять низко, с почти человеческим выражением. Глаза его — как отверстия двух ружейных стволов.

— Знаешь, я сегодня гуляла по рынку Риальто и думала о том, как легко было бы прожить вот так всю жизнь, — говорю я Стеф, после того как нам удается удрать. — Я здесь уже четыре дня и за это время не прочла ни одной газеты и ни разу не послушала новости.

— Да, иногда Венеция похожа на раковину, — размышляет Стеф. — Если посмотреть на людей, проживших здесь всю свою жизнь, обнаружишь, что они полностью отгорожены от внешнего мира.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

До меня доходит, что я и вправду надолго переселилась в Венецию, только когда мы со Стефанией отправляемся на встречу с Тицианой, для окончательного обсуждения всех деталей моего переезда. С собой мы берем Неро. Он вжимается в стены домов, точнее, в узкую полосу тени. Дом Тицианы — на солнечной стороне, трехэтажный; внутри медового цвета половицы и изящные старинные вещицы. Все втроем мы поднимаемся на крышу-террасу, где благоухают гардении, вьются почти тропические лианы и растут фруктовые деревца. Садимся и принимаемся за дело, а Неро тем временем осваивается под присмотром Коко — огромной дряхлой немецкой овчарки Тицианы. Коко ходит за нами по пятам, точнее, с трудом ковыляет, кряхтя при каждом шаге, но, тем не менее, злобно поглядывая на нас из глубины своей пышной шубы. Неро выступает важно, горделиво.

— Неро всегда очень волнуется, когда мы сюда идем, — улыбается мне Стеф. — Он, наверное, думает: «О, Коко пригласила меня на вечеринку! Коко будет меня принимать!»

Стефания и Тициана обсуждают что-то относительно моего жилья, и я понимаю почти все. Потом Тициана обращается непосредственно ко мне, и я, как всегда, тушуюсь. Кажется, она что-то спрашивает. Я молчу и таращусь на нее, затем на Стеф.

— Ты готова переехать в понедельник? — переводит моя подруга.

— Она, что, вообще ничего не понимает? — спрашивает Тициана по-итальянски с обескураженным видом — и эти слова мне не надо переводить. Что ж, вот вам и обратная сторона ее искренности: Тициана, оказывается, не умеет скрывать свои негативные эмоции.

Пока Стеф стряпает дипломатичный ответ, я ухожу глубоко-глубоко в себя и сижу там, как угрюмый гном на берегу реки.

Вскоре меня подзывают кивком головы, и я отдаю Тициане деньги (плату за месяц и задаток). Она пишет расписку и дает мне инструкции на ломаном, но с недурным произношением английском. Я выразительно моргаю, делаю все, чего от меня ждут, но при этом чувствую себя заключенной в горячий пузырь смущения.