Владимир Арсеньев - Сквозь тайгу Страница 13

Пока лодки ходили на реке Чжакумэ, мы с Н. Е. Кабановым занялись изучением ближайших окрестностей. Он ежедневно экскурсировал в горы, а я ходил к скалам Омоко Мамача.

Если смотреть на них со стороны устья реки Иоли, они представляются руинами древнего замка, заросшими буйной растительностью. Некоторые утесы имеют странные очертания: один из них похож на сидящего человека, который несколько повернул голову и прислушивается к чему-то, другой имеет вид старика, всматривающегося в даль, рядом с ним замер в неподвижной позе уродливый карлик, поднявший кверху руку и как бы указывающий на самую большую скалу. Это и есть Омоко Мамача. Потому ли, что я знал смысл этих двух слов, она показалась мне похожей не то на монаха в длинной одежде, не то на колдунью с гневным лицом, скрестившую на груди руки. Это была странная игра природы. Точно кто-нибудь нарочно гигантским зубилом вытесал из камней разные фигуры. Как в облаках при некоторой фантазии можно видеть очертания людей, птиц, животных, так и в этих камнях было что-то такое, что заставляло отождествлять их с живыми существами.

Долина реки Копи типично денудационная и слагается из ряда котловин, соединенных узкими проходами. Котловины эти очень опасны для заселения, потому что во время дождей они затопляются водой. Здесь же находятся и главные притоки Копи. Последняя от устья реки Иоли до моря имеет протяжение в 170 километров. Огибая знакомую нам сопку Инда-Иласа, она делает к югу большую излучину, а затем опять поворачивает на восток и впадает в бухту Андреева примерно около 48,6° северной широты. На этом пути Копи принимает в себя следующие притоки: справа Чжауса, Чжакумэ и Бяпали, где еще сохранилось довольно много соболей, затем река Тепты, по которой орочи ходят на реку Ботчи, впадающую в бухту Гроссевича немного южнее Копи; потом следуют две небольшие речки Май и Копка. С левой стороны Копи не имеет сколько-нибудь значительных притоков, к которым относится и Санка. Истоки ее находятся между рекой Ханди и горой Инда-Иласа.

Дня через два посланные возвратились. Вместе с ними прибыл и ороч Савушка Бизанка. На его лодке я полагал отправить к морю Н. Е. Кабанова.

Купить у туземцев ничего не удалось. Они сами кормились рыбой, которая только начинала доходить сюда единичными экземплярами. Делать нечего! Волей-неволей приходилось довольствоваться тем недоброкачественным продуктом, который был в нашем распоряжении.

Вновь прибывший ороч Савушка был моим старым приятелем. Имя свое он получил при крещении еще маленьким мальчиком. За тихий и покладистый характер русские стали называть его ласкательно. Годы шли, из мальчика Савушка сделался мужчиной, потом состарился, а ласкательное имя так при нем и осталось. Ему теперь было около шестидесяти лет. Это был мужчина среднего роста, сухопарого сложения. Невзгоды скитальческой жизни наложили на лицо его особый отпечаток, по которому сразу можно узнать охотника-зверолова. Сосредоточенность во взгляде, некоторая скромность, молчаливость и спокойствие так характерны для обитателей лесов. Савушка не имел ни бороды, ни усов; темно-карие глаза его потускнели немного, но все же он видел еще хорошо. Кожа на лице и на руках его загорала так много раз, что навсегда осталась красновато-смуглой. Лет двадцать пять тому назад, по маньчжурскому обычаю, он носил косу, теперь на голове его были выцветшие редкие волосы; короткими прядями они свешивались на затылке и на висках. Одет был Савушка в свой национальный костюм, сшитый из какой-то материи, которая имела неопределенно-серый цвет. Верхняя рубашка до колен с косым воротом и с застежками на боку была подпоясана ремешком так, что вокруг талии получился напуск. На ногах он носил короткие штаны, длинные наколенники без всяких украшений и особую туземную обувь (унты), сшитую из выделанной сохатиной кожи. На поясе с правой стороны висели два ножа, с которыми орочи никогда не расстаются.

За последние годы здоровье Савушки сильно пошатнулось. Он стал кашлять кровью. Во время таких припадков он очень страдал и делался совершенно беспомощным. Сопровождавшие меня орочи относились к старику с большим почтением и старались всячески ему служить. Они починяли его обувь, стлали ему постель и не позволяли носить дрова.

Мы встретились с ним как старые друзья. Когда Савушка от орочей узнал, что мы вышли на Копи, сам вызвался проводить нас до Сихотэ-Алиня. Это очень меня устраивало, так как он считался добычливым охотником, лучшим следопытом и хорошим проводником.

Много лет мы не виделись с ним. Судьбе угодно было, чтобы жизненные пути наши опять сошлись около скалы Омоко Мамача. За это время много воды утекло в реку Копи. Мы оба уже постарели и, пожалуй, даже не сразу узнали бы друг друга. Первые минуты мы не знали, как и с чего начать обоюдные расспросы. А поговорить было о чем! Мы сели с ним на опрокинутую лодку и стали вспоминать прошлое. Он сообщил мне грустные вести. Неумолимая смерть унесла в могилу многих туземцев, с которыми я встречался в 1908 году.

Вечером после ужина орочи, ездившие на реке Чжакумэ, и оба моих спутника рано легли спать, а я, Савушка и Хутунка еще долго разговаривали между собой. В старой покинутой юрте было так уютно. Огонь весело прыгал по веткам, которые время от времени кто-нибудь из нас подбрасывал в костер. Он оживал, вспыхивал длинными языками и освещал сходившиеся кверху стены нашего временного жилища. Вход в юрту был завешен полотнищем палатки; в другом конце ее были сложены ящики с провизией. По обе стороны огня спали люди. Дым от костра выходил через отверстие в крыше. Порой сквозь него виднелось небо, освещенное бледными лучами месяца.

Я рассказал Савушке о том, как мы шли по реке Иоли и как нашли свою питательную базу. Разговор наш перешел на скалу Омоко Мамача, и я спросил его, почему ее так назвали. Тогда Савушка сообщил мне следующее сказание.

Раньше, очень давно, в верховьях Копи жили человек Кангей и две женщины — Атынига и Омоко. Жили они долго, несколько сот лет, состарились и окаменели. Много веков они стояли в полном согласии, но однажды заспорили о том, кто из них является хозяином местных гор. Спор их перешел в ссору и в ужасную драку, от которой содрогались все сопки и стонала тайга. Кангей остался победителем и сохранил за собой место. Одна старуха, Атынига, убежала и села на правом берегу Копи между реками Бяпали и Тепты, а другая вместе с семьей своей перешла на левый берег реки около устья Иоли и стала называться Омоко Мамача.

С тех пор орочи, удэхе и гольды, когда проходят мимо скал, останавливаются и кладут на камни свои приношения: лоскутки материи, кусочки сахару, листочки табаку или выливают несколько капель водки и просят послать им удачную охоту и счастливое окончание пути. Этот обычай соблюдается и по сие время.