Элоиза Джеймс - Париж в любви Страница 13

Мой двоюродный дедушка Клод пишет, что в Париж приезжают два «класса» людей: те, для которых этот город — всего лишь сумма благ, и те, кто «постигает душу великого города». Для меня Париж — это буфет, набитый разнообразными земными удовольствиями (дамское белье, музеи, сыр) — то есть «сумма благ». Так что Клод отнес бы меня к первому «классу». Те, кто выше меня (включая самого Клода), открывают, что Париж «изысканно причудлив и наполнен солнечной голубизной». Честно говоря, то, что я пока что прочитала из этой книги, наводит меня на мысль, что это не Париж, а Клод был с голубизной — несмотря на исторический факт его женитьбы, записанный черным по белому.

Мы попали в ту часть улицы Сен-Дени, которая является вотчиной немолодых работниц секса. Это проститутки в возрасте, но не сдавшиеся ему. Они экипированы соответствующим образом: высокие кожаные сапоги, бюстгальтеры без лямок. У этих женщин усталые глаза. Они стоят по обе стороны улицы, прислонившись к дверям, на положенном расстоянии друг от друга, и перебрасываются фразами в ожидании клиентов, которых не привлекает молодость.

Вчера я купила теплые перчатки цвета баклажан. На прошлой неделе я приобрела туфли того же цвета, со шнурками. Я чувствую себя ответом на один из вопросов журнала мод: «Вы весна, лето, осень или зима?» Полагаю, что я — осень.

На авеню де Виллар, где находится школа Анны, есть пекарня, возле которой всегда очередь. Они специализируются на маленьких фруктовых тортах. Самый красивый — с фигами, нарезанными очень тонко; эти прозрачные ломтики посыпаны сахарной пудрой. Любимый тортик Луки похож на Альпы в миниатюре: маленькие клубнички поставлены вертикально, и у каждой сверху — капелька белого шоколада. У моего любимого нарезанные кружочками абрикосы, расположенные так, что один находит на другой — это напоминает круги на английском поле пшеницы.

«Отель Друо» — аукционная фирма, где заканчивают свое существование многие имения в Париже. Там можно прогуливаться по комнатам, наполненным всякой всячиной — от фламандских картин четырнадцатого века и потускневших серебряных блюд до заурядной мебели 1960-х годов. Сегодня мы рылись в коробках со старым льняным бельем и армейскими медалями. Особенно поразил меня портрет мальчика и девочки, сидящих в гостиной 1970-х. Где эти дети теперь? Безразлично ли им, что их недовольные лица пойдут с молотка на аукционе? И что в конце концов их удастся продать только после того, как к этому лоту добавят японскую гравюру с изображением птиц?

Мы с Анной ждали на платформе в метро. Когда подошел поезд, я увидела через стекло тощего лохматого подростка в попсовом свитере. Лука! Нам удалось проскочить в двери как раз перед тем, как они закрылись. Это действительно был мой пятнадцатилетний сын, болтавший по-итальянски и до невозможности крутой. «Солнышко!» — воскликнула я, забыв одно из кардинальных жизненных правил. Подростки мужского пола терпеть не могут, когда их приветствуют мамаши в присутствии ровесников. Он отвернулся и продолжил беседу. Мы с Анной сели.

Я только что открыла «Де Буш а Орей»,[42] магазин в Маре, где полно миниатюрных глобусов размером с ладонь. Они цвета слоновой кости, черные или сине-зеленые. У меня создалось впечатление, что их покупают по три-четыре штуки и кладут в вазу, как фрукты. А еще у них есть стеклянный купол, с которого на цепях свисают стеклянные шары — в них головы старинных фарфоровых кукол, древние компасы и часы.

Алессандро думает, что «наш» бездомный не пьяница, а глухонемой, так как он не сказал ни слова за те три месяца, что мы его знаем — если можно так назвать наши отношения. Мы опускаем мелочь в его шапку, вручаем собачьи консервы и ласкаем щенка, а бездомный только улыбается очень приятной улыбкой. На мой взгляд, у него восточно-европейский тип лица, оно круглое и стоическое, как будто его предки проводили долгие часы, выкапывая картошку на холодном ветру.

Мы играли роль хороших родителей, относящихся с пониманием к тому, что учителя Анны кричат, ставят ее к стенке и вышвыривают в вестибюль. Так, мы молчали, когда учитель математики ударил ученика книгой и нагнал страху на Домитиллу. Но сегодня Анна вернулась домой в слезах, так как он насмехался над ее делением (или попытками что-то разделить). Алессандро пойдет завтра в школу, вооруженный до зубов. Обычно он очень спокойный, но если его довести, начинает всех строить — как профессор и член школьного комитета, к тому же возведенный в рыцарское достоинство итальянским правительством. Я не завидую этому учителю.

Мы с Анной только что вошли в мужской отдел «Галери Лафайетт», чтобы встретиться там с мужской половиной нашей семьи. И вдруг Анна сказала: «Мама! Мама, посмотри на них!» Я автоматически хотела было ответить: «Никогда не показывай пальцем…», но тут увидела, куда она смотрит, и у меня отвисла челюсть. Пять мужчин в крошечных плавках шагали в нашу сторону. Позвольте мне пояснить: это были пятеро прекрасно сложенных, роскошных мужчин, на которых были только мини-плавки. Они шли, о чем-то болтая друг с другом и, по-видимому, демонстрируя свою «одежду». Покупатели мужского пола, кажется, вовсе не заинтересовались ими — в отличие от меня. Во всяком случае, хотя эти мужчины, должно быть, прошли совсем рядом с Алессандро, он сказал, что не заметил их.

Папа Медведь (то есть Алессандро) вернулся из школы Леонардо да Винчи с триумфом! Были даны обещания щадить чувства Медвежонка (то есть Анны). Взамен Папа Медведь пообещал, что Медвежонок прекратит болтать в классе, перестанет забывать домашнюю работу и воздержится от заявлений типа (цитирую дословно): «В моей прежней школе я не училась делению: это не проходят в Соединенных Штатах». Именно эти слова вызвали смех у учителя, который Анна описала как издевательский. Однако его действительно трудно за это винить.

Горе

Сильно простудившись, я нырнула в постель после ухода детей в школу и погрузилась в чтение мемуаров Кейт Брестрап «Я здесь, если нужна тебе». Она — капеллан, прикомандированный к поисково-спасательному отделу Лесного ведомства Мэна. В самом начале книги Кейт внезапно узнает, что осталась вдовой с четырьмя маленькими детьми.

Я сразу же начала плакать, но несколько позже, в этой же главе, ее семилетний сын высказал предположение, что его папа уже прошел реинкарнацию и превратился в тигра. Тут я громко засмеялась, и дальше слезы все время чередовались со смехом. Время от времени я поглядывала на холодное, голубовато-серое небо Парижа и, забравшись поглубже под пуховое одеяло, тянулась за следующим бумажным носовым платком.