Лев Гумилевский - Четыре вечера на мертвом корабле Страница 13

Под сто двадцать четвертым номером, наконец, хранитель музея прочел:

Глава вторая,

без которой читателю невозможно перейти к следующей

«Платиновая пластинка. Найдена красноармейцами, рубившими деревянные стены кремля на дрова в 1919 году. Пластинка, очевидно, была спрятана в стене и найдена уже в золе, выброшенной из очага. По некоторым данным следует отнести находку к началу XV века, скрытую в стене гораздо позднее. Остается неразгаданным ее назначение. Пластинка сделана с какой-то целью и не является частью другого предмета. Едва ли она является предметом обихода туземцев: нельзя также отнести ее к разряду украшений. Возможнее, что в данном случае мы имеем дело с талисманом или предметом религиозного обихода. Рисунки, выцарапанные на пластинке, могут быть и обыкновенными украшениями, но могут означать событие, указание пути, условную переписку, шифр. Не исключена возможность, что находка принадлежала воинам Ивана Кольцо, условно обозначившими здесь некоторую часть неведомой им страны, в этом случае пластинка является своеобразной географической картой, заслуживающей глубокого внимания и изучения».

Товарищ Качай со вздохом перечитал страницу, прежде чем закрыть каталог. Аза подошел тихо, сказал:

— Музей закрыт!

Хранитель музея растерянно взглянул на него и вдруг оживился:

— Где коробка с фотографиями?

Аза загремел ящиками и коробками, чихая от пыли. Качай наблюдал за ним, кусая губы — он был не на шутку взволнован теперь столько же кражей, сколько и самой пластинкою.

Коробку он выхватил из рук мальчика и рассыпал на конторку скоробленные пачки снимков. Снимки пластинки вынырнули из пачек тут же. На фотографии даже и при свете свечи таинственные узоры, украшавшие пропавшую древность, были видны с совершеннейшей отчетливостью. В трех рядах таинственных знаков было что-то похожее на ступни ног, лес, рыбу. Большую часть узоров составляли круглые значки, похожие на изображения солнца неумелой рукою. Все вместе напоминало ребус, сочиненный ребенком и понятный лишь ему одному.

Хранитель музея рассматривал снимок с раздраженным любопытством. Вспоминая пластинку, он дорисовал неясные линии, едва заметные на фотографии, но и тогда не мог понять таинственной связи между знаками.

Вот что он видел при свете свечи:

И это была точная копия странных узоров на пропавшей редкости.

— Надо подумать, надо подумать! — несколько раз повторил он про себя и обернулся к мальчику:

— Ты запер музей? Пойдем!

— Куда же?

Он посмотрел на него не понимая, потом быстро сунул фотографию в карман, погасил свечу и тогда только раздраженно крикнул в ответ:

— Искать вора! Вора!

Впервые он взглянул с странным подозрением на своего маленького сторожа. Тот охотно шел за ним, громыхая ключами от кованых замков.

— Ты будешь мне нужен, Аза!

Аза ни о чем не спрашивал больше, но шел с веселой готовностью за учителем и начальником. Качай спросил его на крыльце задумчивым шопотом:

— Ты хотел бы быть богатым, Аза?

— Я хотел бы быть таким, как русские! — просто ответил он, — как вы!

Учитель оглянулся на ученика с изумлением и стал медленно сходить с древних ступенек храма. Мальчик запер наружные двери и спустился к нему.

— Почему, Аза?

— Русскому не нужно богатства, потому что он знает, как жить хорошо. Русские теперь строят тунгузам избы и зовут якутов не рыскать, как волки в тайге, по степям со своими оленями, но жить в теплых избах, есть соленую нельму и хлеб из травы, зажигать на ночь солнца на потолке и читать книгу, где все есть!

— Для того, чтобы наделать изб и провести в них солнца — нужно богатство, Аза!

Тогда мальчик раскрыл щелочки монгольских глаз и они сверкнули жадным огнем:

— О, для того, чтобы дать всем якутам русские избы и тунгузам машины, которыми делают хлеб, я хотел бы быть богатым! О, товарищ Качай! Пусть они станут немного русскими, пусть они не умирают в тайге от холода, пусть их не калечат звери, пусть они не жгут себя огненной водой, пусть не гниют они при жизни от дурных болезней… Пусть у них будут другие обычаи, другие порядки и другая жизнь!

— Ты хорошо говоришь, Аза! — ласково ответил учитель, — и я не жалею времени, что тратил на твое учение… Может быть, ты помог бы тунгузу взять пластинку, чтобы немного получше жить?

Мальчик вздрогнул, как от удара.

— Если начальник мой и учитель положил ее там, значит она и должна быть там! — сказал он с достоинством, — если бы я был русский и знал сам не меньше начальника, то и тогда бы я не тронул ее с места по своей воле!

Учитель с улыбкой положил руку на его плечо и не говорил больше ни слова. Так молча дошли они до жилища Качая, начинавшего собою длинную, грязную и пустынную улицу Якутска с избами, немногим отличавшимися от юрт. Только переступив порог дома, маленький Аза решил вопрос, который мучил его всю дорогу. Пряча слезы и гордость в щелочках своих глаз, он сказал тихо:

— Я не знаю отца — он умер в когтях тигра, зашедшего случайно на Майю. Господином в доме был мой браг, и он был мне отцом. Теперь он беден, у него нет даже ружья, чтобы добыть шкуру лисицы или соболя, и нет выкупа, который он должен дать за свою невесту! Я не люблю обычая покупать жен, но это закон моих братьев, и они повинуются ему! Если бы моя голова была достаточным выкупом за невесту брата, ставшего мне отцом, я бы отдал ее не жалея!

Учитель ласково гладил голову ученика и не перебивал его. Аза, помолчав, добавил:

— Но если бы за платиновую пластинку отдавали лучшую невесту в мире, то и тогда бы я не тронул ее с того места, где положил ее мой начальник!

Он посмотрел на начальника, и тот ответил горячо:

— Спасибо, Аза! Ты славный мальчик, и я тебе верю, как самому себе!

Они вошли в единственную комнату избы. В ней перед постелью из шкур стояла самодельная классная доска. Хранитель музея, заброшенный в Якутск, не оставлял надежды вернуться в Россию, чтобы закончить свое образование. Меловая пыль под доскою свидетельствовала, как крепка была эта надежда. Тени треугольников и въевшиеся в краску остатки тригонометрических формул доказывали это с еще большей очевидностью.

Мальчик, как всегда, остановился с уважением перед доскою, рассматривая тени научных знаков.

Тогда, как молния в безнадежно-грозовом небе, в голове Качая мелькнула мысль. Он вынул из кармана фотографию, бросил на постель шапку и куртку и, схватив кусок мела, подошел к доске.