Петр СУВОРОВ - На заволжских озёрах Страница 13

Все сбиваются в кучу, и я начинаю сказку. Но только не про Гремячий ключ. Я уже забыл то, что рассказывал, и ребятам не понравится, если я что-нибудь перепутаю.

Сколько сказок я пересказал ребятам! Я рассказывал им всё, что прочитал сам или слышал в детстве от бабушки, соединяя в одно куски из разных сказок, прибавляя от себя, или тут же сочинял свои нехитрые сказки. Всё они слушали внимательно, и всё им нравилось.

Особенно любит сказки тихий, мечтательный Горка. Он ловит каждое слово. Но больше всего он любит страшные сказки. И хоть боится, трусит после таких сказок отойти от костра даже на несколько шагов, но всё же предпочитает именно страшные. Только сказка должна быть обязательно длинной. Коротких сказок ребята не любят.

Вот и теперь я рассказываю им какую-то сказку про страшного волшебника, который много сделал зла, но которого победил храбрый мальчик Ваня.

— Пётр Иванович, да ведь это с Золотым Горошком было! — перебивает меня Андрей. — Помните, вы нам такую сказку рассказывали?

— Ну, мало что было… А ты не перебивай! — недовольно говорит Горка.

Действительно, я неудачно вставил кусок из знакомой уже ребятам сказки, пытаюсь поправиться и говорю, что Ваня тоже знал сказку про Золотой Горошек и поэтому решил поступить так же, как поступил Золотой Горошек.

Дальше я нагромождаю одно приключение на другое, затягиваю сказку и сам ещё не знаю, что мне делать с моими героями, как свести концы с концами. Наконец, подумав, что ребятам пора уже спать, я быстро распутываю все положения, сразу выручаю всех из беды, жестоко расправляюсь со страшным волшебником, и всё хорошо кончается.

— Расскажи ещё, дядя Петя, про обруч, — просит Митя.

Я отказываюсь, говорю, что забыл эту сказку да и пора им спать, а то проспят утреннюю зарю.

Первым засыпает Андрей, потом Митя и, наконец, Горка. Мы с Михаилом Алексеевичем сидим молча, довольные и счастливые.

— Помнишь, старик, — говорит после долгого молчания Михаил Алексеевич, — как мы с тобой в самый первый раз здесь у костра сидели? Ведь словно вчера это было…

— Как же! Я сегодня ещё днём об этом подумал… Ты помнишь то место, где я сегодня спустил «Борчагу»? Там когда-то я воткнул в воду ветляные сошнички для удочек. А сегодня гляжу — два чудесных кустика у берега растут. Оказывается, это проросли мои сошнички… Я так растрогался, что даже погладил их рукой. И подумал: может быть, когда они вырастут в две крепкие ветлы, мы встретимся с ними вновь, как со старыми, хорошими друзьями, и привяжем к ним нашу «Борчагу».

— Покажи мне их завтра… — сказал Михаил Алексеевич. — Давай-ка и мы теперь спать, — добавил он, помолчав. — Завтра нужно пораньше встать— на зорьке половить как следует. Утром рыба голодная, должны обязательно поймать по хорошей щуке. Сегодня похвалиться уловом мы не можем: не такой уж он важный. Завтрашний день опять будет вёдреный: солнышко чисто садилось и ветра нет.

— Ложись, а я ещё немного посижу.

— Ну, как знаешь.

Он потягивается, сладко зевает и лезет в палатку.

* * *

Положив ближе к себе охапку хвороста, я усаживаюсь поудобнее и сижу, прислушиваясь к ночным звукам.

Хорошо ночью на озере!

Костёр сухо потрескивает и то угасает, то вновь вспыхивает ярким пламенем, освещая ближайшие кусты, нависшие ветви дубов, высокую траву. Прыгающие красные отблески ложатся на мои руки, палатку… Все ближние предметы чётко вырисовываются. И хотя ночь не такая уж тёмная, но от пламени костра она кажется совершенно чёрной. За гранью освещённого небольшого пространства сразу же начинается глубокая, густая сине-чёрная тьма, которая то придвигается ближе, то несколько отходит дальше, когда костёр начинает разгораться сильнее. Колеблющиеся тени прыгают по кустам и деревьям, и они то выступают, то тонут во мраке.

Набегающий ветерок шевелит стебельки трав, покачивает головки цветов, перебирает листья деревьев. Они тихо шелестят. Пламя костра колеблется, белый дымок перебегает в разные стороны и то стелется низко над самой землёй, попадая мне в лицо, то спокойно поднимается вверх.

Подкладываю в костёр несколько хворостинок, поправляю палкой развалившиеся обгорелые сучья и тихонько, себе под нос, мурлычу какую-то песню.

Потом я встаю и иду побродить. Через несколько шагов сплошная темнота расступается, синеет, и уж не так темно — видно безоблачное небо, на котором теплятся неяркие звёзды; видны силуэты деревьев над озером.

Издали костёр кажется маленьким. Он освещает только часть палатки да самые ближние кусты.

Какая тишина!

Только изредка то в одном, то в другом месте печально прокричит какая-то ночная птица, где-то в деревне лениво залает собака, плеснётся в озере сонная рыба, проскрипит коростель, треснет сучок в костре, взметнув к небу сноп искр, и снова всё погружается в торжественную тишину. С Волги доносится хлопанье колёс парохода.

Выпала роса, и я чувствую её свежесть на своих ногах. Скоро начнёт светать. Я возвращаюсь к костру, подбрасываю в угасающее пламя охапку хвороста и лезу в палатку.

Осторожно, боясь разбудить ребят, втискиваюсь на свободное место у самого входа. В палатке душно, и я широко распахиваю её полы.

Засыпаю быстро и, кажется, сейчас же просыпаюсь от лёгкого толчка. Открываю глаза и вижу уже потухший костёр и стоящего на корточках Михаила Алексеевича. Это, верно, он нечаянно толкнул меня, когда вылезал из палатки.

Уже рассветало. Через открытое полотнище палатки я вижу белую пелену тумана. Михаил Алексеевич разгребает угли, раздувает костёр, закуривает от уголька и, подбросив хворосту, берёт чайник и идёт за водой. Он скоро возвращается, ставит чайник на костёр и, думая, что все ещё спят, старается не шуметь.

Спать уже не хочется, и я тоже выползаю из палатки.

Всё закутано густой завесой плотного тумана.

Довольно прохладно, но эта прохлада только приятна, особенно когда сидишь около весело горящего костра.

— А ведь, верно, хороший день будет! — говорит Михаил Алексеевич. — Сейчас чай поспеет. Надо будить Андрея. Попьём чайку, да и пора начинать ловлю. Пока соберёмся — как раз время будет.

Мы расталкиваем Андрея. Митю и Горку будить жалко — пускай поспят вволю.

Андрей потягивается, зевает и подсаживается к костру.

Чайник закипел.

Мы достаём нашу несложную закуску и пьём смородиновый душистый чай.

— Ну, вот и хорошо! Теперь пора начинать, — говорит Михаил Алексеевич. — Смотри, какое душевное утро! Вот теперь-то мы с тобой половим щук, только держись! Давай я поеду с кружками, а ты лови с берега. Идёт?