Том Стоун - Греция. Лето на острове Патмос Страница 13

Она спросила меня, не нужно ли мне чего-нибудь.

Я показал на домик, примостившийся на утесе, и на греческом, находившемся у меня в совершенно зачаточном состоянии, поинтересовался, можно ли снять здесь жилье.

В ее голубых глазах что-то едва заметно промелькнуло.

— Вам надо поговорить с моим мужем. — Она повернулась и пронзительно, так что вздрогнула скотина, крикнула: — Стелиос!

Вышел Стелиос в сдвинутой на затылок соломенной шляпе. Он оказался крепко сбитым шатеном с густыми усами и очень мускулистыми предплечьями, выглядевшим по меньшей мере на десять лет моложе жены. Он окинул меня взглядом с ног до головы, увидел мои взъерошенные светлые волосы, джинсы, сандалии, которые обычно носят туристы, после чего сдержанно и несколько резковато кивнул. Впрочем, в его карих глазах я разглядел искорку любопытства.

Стоило мне обратиться к нему на своем убогом греческом, эта искорка тут же сменилась улыбкой. Как мог я рассказал, как увидел их домик с берега и как он мне понравился. Объяснил, что я писатель и хочу снять жилье на лето, чтобы закончить роман. Стелиос внимательно меня выслушал и, когда я закончил, произнес:

— Вевайос! Конечно. Почему бы и нет? Мы можем сдать вам домик.

Он пояснил, что их дочь, обычно приезжавшая на лето, недавно позвонила и сказала, что беременна и поэтому останется в Афинах. Посему, в точности как нашептывал мне мой внутренний голос, никаких проблем со сдачей домика в аренду не существовало!

Затем Стелиос с женой, которую, как оказалось, звали Варвара, отвели меня в дом, открыв одну из дверей с помощью длинного железного ключа.

Мы вошли на узкую кухню. Единственное окно слева выходило на располагавшийся внизу скотный двор. Стены кухни были покрыты побелкой, а деревянная резьба выкрашена слегка выцветшей голубовато-зеленой краской. Водопровод отсутствовал, имелся лишь пластиковый бак с краном, прикрепленный к одной из открытых оконных ставен. Одна-единственная лампочка висела в центре потолка среди перекрытий. У стены напротив двери стояла газовая плитка с двумя конфорками, а рядом с ней громоздилась печь с огромной куполообразной духовкой, внутреннюю часть которой сейчас заливал свет утреннего солнца, отражавшийся от деревянных половиц. Я бы снял этот домик уже за эту кухню.

Дверь справа вела в комнату. Она оказалось несколько уже кухни. Там на стене висели полки, а под ними устроился столик. Окно выходило на террасу, равнину и раскинувшееся за ней море. Идеальное место для работы над романом.

Еще одна дверь вела в самую большую комнату в доме, одновременно игравшую роль и спальни, и гостиной. Оба окна, одно выходившее на переднюю, другое — на заднюю часть дома, были закрыты ставнями, но в царящем полусумраке я разглядел богато украшенную двуспальную железную кровать с медальоном тонкой работы в изголовье, на котором был изображен букет голубых цветов.

Стоимость аренды, которую, выпятив грудь, объявил Стелиос, составляла пятьсот драхм в месяц — половину того, что Теологос просил за комнату. Примерно шестнадцать долларов. Я почувствовал смятение и даже не думал торговаться. Куда еще сбивать цену, если она уже такая низкая?

На террасе стояла неглазурованная глиняная амфора, расширявшаяся от низа к верху. К горловине она сужалась, и к этому месту петлей сходились две ручки, образовывая узкие отверстия, в которые едва можно было просунуть палец. Проделав это, Стелиос ловко водрузил амфору себе на плечо. Широкие бока не давали ей соскользнуть.

Стелиос осклабился.

— Неро, — сказал он.

Я улыбнулся в ответ и кивнул, как идиот.

Варвара похлопала меня по плечу и показала вниз туда, под уклон холма, в сторону поля, расположенного метрах в сорока пяти от нас. В центре поля виднелся круг из цемента, в котором безошибочно угадывался верх колодца.

— Неро, — улыбнулась она.

— А-а-а-а… — протянул я.

Оттуда мне предстояло таскать воду. В амфору вмещалось примерно двенадцать литров воды. За ней мне надо было ходить каждый день, чтобы пить, мыть посуду, стирать вещи и сливать в туалете. В тот момент я находился в романтических грезах, и подобный вариант представлялся мне просто идеальным: я могу разминаться и сжигать лишние калории, что очень полезно для здоровья.

Через два года, когда мы вернулись из афинского роддома с маленькой Сарой и кучей пеленок, которые приходилось стирать, картина утратила прежние радужные тона.

Стелиос и Варвара предложили мне спуститься к ним на террасу, где мы и заключили договор, скрепив его по традиции чашечкой кофе по-гречески и крошечной тарелочкой консервированной айвы, которую Варвара приготовила сама. Сироп, в котором плавала айва, был приторно сладким, но сами ягоды отдавали дымом и показались мне просто изумительными на вкус. Греки запасают разные фрукты, овощи и ягоды — горох, персики, вишни, арбузы и даже фиги с баклажанами. Для них существует коллективное название глика ту куталью— «ложечные сласти», поскольку их едят с помощью ложечек, вместо того чтобы намазывать ножом на хлеб. Очень часто к ним подается не менее приторно сладкий ликер — как правило, мятный или банановый. К счастью, Варвара протянула мне лишь стакан воды. «Нашей» воды. Она оказалась прохладной, чистой и неописуемо вкусной.

Мы составили договор на вырванной из тетрадки линованной бумаге, и я, важничая, внес залог за два месяца — тридцать два доллара, сказав, что мне надо в Миконос, чтобы забрать книги и бумаги, и пообещал вернуться через несколько дней.

Стелиос объяснил мне, как добраться до пляжа, проводив до узенькой пыльной тропинки, бежавшей промеж двух в пояс высотой стен. Она вела через русло реки, а потом, извиваясь, выводила на берег, заканчиваясь прямо у «Прекрасной Елены». Я прошел мимо полей, на которых росли озимые огурцы, тыквы, баклажаны и лук. Время от времени одинокие ослики, завидев меня, начинали реветь, а из-за стены, где зеленели посадки бамбука, раздавалось нервное фырканье мула, озадаченного тем, что я, чужак, здесь делаю.

Когда я завернул за угол таверны, сгорая от нетерпения поделиться с Теологосом радостной вестью, рыбацкой лодки, которую он красил накануне, нигде не было видно.

Я вгляделся в мутные окна из оргстекла.

Внутри занималась уборкой дочь Теологоса Феодора. Она открыла дверь и выглянула наружу, жестом пригласив меня зайти. Я спросил, где ее отец. Выяснилось, что он уплыл на лодке с ее братьями в порт.

С кухни донесся женский голос, обладательница которого желала мне доброго утра: