Михаил Ромм - Штурм Пика Сталина Страница 13

Сельдара ещё скрыта галькой долины, но рёв воды приближается. Ещё несколько минут – и перед нами раскрывается мутный коричневый поток. Солнце высоко стоит в небе. Под его палящими лучами усилилось таяние ледников. Река вспухла.

С величайшим трудом мы переходим шесть русел. В одном месте моя лошадь тяжело спотыкается, касаясь мордой воды. Резким движением руки я подтягиваю узду и предупреждаю катастрофу.

Мы подходим к последнему, седьмому руслу. Колыбай не может найти брод. Розов ходит по берегу и бросает в воду камни, чтобы определить глубину. Потом он садится на лошадь и входит в реку. Вода достигает лошади колен, живота, седла, перехлёстывает через круп. Лошадь теряет упор, начинает плыть. Течение подхватывает её, стремительно несёт к перекатам. Розов правит наискось к противоположному берегу. Лошадь погружается, Розов сползает с седла в воду. Несколько минут отчаянной борьбы за жизнь, борьбы, за которой мы наблюдаем, затаив дыхание, – и человек на берегу. В полсотне метров ниже выходит на берег и лошадь.

Ясно, что наш караван не сможет перейти последнее русло, Надо вернуться, ночевать на берегу и завтра рано утром повторить попытку переправы.

Но вода быстро прибавляется, и Колыбай отказывается вести нас назад. Ом предлагает ночевать здесь же, на отмели между руслами. Мы не соглашаемся. Сейчас только полдень. Ещё семь или восемь часов будет прибывать вода. И если она зальёт отмель – нам не будет спасения. Мы указываем Колыбаю на влажный песок, на лужи, оставшиеся в углублениях, и настаиваем на возвращении,

С большим трудом и опасностью мы переправляемся назад. Под отвесными скалами Таллей Шпице (название дано немецкими участниками советско – германской экспедиции 1928 года) мы раскидываем лагерь.

Колыбай и Ураим собирают скудное топливо, Николай Петрович и Шиянов идут к стекающему со скал ручью промывать шлих. Каплан фотографирует лагерь.

Из убитого мною на Терс-Агаре киика мы жарим на шомполах великолепный шашлык.

Рёв реки усиливается. Вода прибывает. И к вечеру мы видим редкое зрелище: река прокладывает себе новые русла. Она яростно набрасывается на отмели. У их краёв вода вздымается тёмными мутными валами, размывая гальку и песок. Хороши бы мы были, если бы послушались Колыбая!

Мы лежим в спальных мешках. В 200 метрах от нас на противоположном берегу Сельдары встают отвесные утёсы Шильбе. Пласты пород причудливо изогнуты. Сдвиги и землетрясения нарушили их параллельное залегание, поставили их на дыбы, перемешали в невообразимом беспорядке. Тёмные породы прорезаны светлыми кварцевыми жилами. Кварц образует сложные узоры на теле скал – письмена, по которым геолог легко расшифрует бурную юность нашей планеты.

Холодно. Ветер гонит вверх по реке тучи белой пыли.

Каплан лежит рядом со мною. Во время переправы он держал себя очень мужественно и не выказывал страха, хотя единственный из всей нашей группы не умеет плавать. Сейчас он полон пережитых впечатлений.

– Когда я уезжал, – произносит он задумчиво, – жена мне говорила: «Будешь на Памире – не лазай по горам». А вот рек-то она не предусмотрела!

Я пишу дневник. Колыбай и Ураим садятся против меня на корточки и смотрят. Их лица принимают все более удивлённое выражение. Они никак не могут понять, как может человек так долго писать.

Наконец Колыбай не выдерживает молчания. ….

– Твоя кибитка где стоит? – спрашивает он.

– В Москве.

– В Москву из Ташкента далеко ехать? Целый день?

– Четыре дня на машине.

Колыбай и Ураим изумлены. И по непонятным мне ассоциациям Колыбай вынимает из кармана удостоверение, из которого видно, что он – старший вьючник 37-го отряда и имеет право носить винтовку.

– Ставь ещё печать, – говорит он, – пусть знают, что я большого начальника через реку перевёл.

Большим начальником на Памире называют Горбунова.

Вечереет. Лагерь засыпает…

Когда мы проснулись утром, рёва реки почти не было слышно. У краёв отмелей обнажилась влажная тёмная галька. Вода значительно спала.

Навьючив вещи на верблюдов, мы тронулись в путь. У берега Колыбай долго искал брода. Русла были все же глубоки и течение стремительно.

Наконец мы приступили к переправе и, к удивлению, довольно легко перешли все семь русел. Только однажды один из верблюдов начал терять упор и жалобно закричал. Общими усилиями мы вытащили его на берег.

Итак, переправа окончена. Мы едем рысью вдоль скал к лагерю, и наши лица расплываются в довольные улыбки.

Мы переезжаем ещё одну реку – Малый Танымас. На её берегу под скалами раскинуто несколько палаток. Возле них аккуратными рядами стоят десятки вьючных ящиков. Это – базовый лагерь нашего отряда.

Небольшой ручеёк падает с отвеса и образует водоём с чистой прозрачной водой. И, выделяясь свежей зеленью листвы на сером фоне скал, растёт над лагерем развесистая кудрявая берёзка.

Маленький человек, с весёлым взглядом синих глаз и затаившейся в задорных уголках рта лукавой усмешкой, встречает нас у палаток. Это – начальник административно-хозяйственной части нашего отряда Дудин. У большого казана хлопочет Алёша, молодой парень, сухопарый и нескладный, похожий на страуса. И Дудин и Алёша – в трусиках. Их тела покрыты крепким горным загаром.

Мы рассаживаемся на камнях вокруг импровизированного из вьючных ящиков стола. С приятным ощущением миновавшей опасности мы принимаемся за обед.

Рядом с нашим лагерем стоит юрта 37-го отряда. Колыбай, сидя на камне, переобувается. Сейчас он поведёт назад через реки караван, вернувшийся порожняком со строительства. Станция строится в 40 километрах отсюда на леднике Федченко на высоте 4300 метров у перевала Кашал-Аяк.

К нам подсаживается Розов. Он совсем не похож на героя, этот худощавый, скромный, розовощёкий человек, уже двадцать раз переправлявшийся в этом году через Саук-Сай и Сельдару. Он молчалив и задумчив. Из него трудно выжать слово.

Беседа вращается конечно вокруг переправы.

– И в гражданскую войну, когда с басмачами дрались, – говорит Розов, – от рек не меньше народу гибло, чем от пуль.

В течение четырех лет Розов, будучи командиром полка, сражался против басмачей: он участвовал и в том бою, в котором был убит главный курбаши басмаческой армии, бывший турецкий министр Энвер-паша, прожжённый политический авантюрист, пытавшийся здесь, в Средней Азии, поднять знамя газавата, священной войны против неверных, и сплотить под этим знаменем всех врагов советской власти.

Время от времени мы прерываем нашу беседу и меняемся местами, пересаживаясь вокруг стола по часовой стрелке. Мы последовательно подставляем палящему солнцу то грудь, то левый бок, то спину, то правый бок и спасаемся от ожогов.