Ю. Щербачев - Поездка в Египет Страница 14

В официантской, куда после десерта перешли посетители, комиссионер, забыв о моем существовании, принимал новых путешественников; на медной бляхе поверх его козырька тоже стояло: «Grand New-Hotel»!

Настоящий Hotel Abbat (я перебрался туда немедленно) поистине бедная гостиница всего с четырнадцатью нумерами, но и в последней её каморке господствует дух чистоты и опрятности. Прибывшему с первого же дня становится покойно и уютно, словно попал он в давно забытый край: все ему мило: и донельзя истертые ступеньки лестницы, и кисейные пологи кроватей, и в комнатах залах не то гари, не то сухой глины….

Однако соотечественников моих тут не было: они изменили данному слову. Две молодые четы, странствующая, чтобы себя показать и людей посмотреть, остановились для таковой цели в только что покинутом мною Grand New-Hotel. Товарищ моего детства, — с которым я был душевно рад встретиться вдали от родины и между тем не находил о чем сказать пары слов, — избрал Hotel du Nil. Поэт-философ, ехавший собственно, в Рим и попавший в Египет только по рассеянности а также приятель его, просто философ, поселились было в Hotel Abbat, но вскоре из экономии перешли в chambres garnies, — где с обедами в табльдотах пребывание в Каире стало обходиться им по крайней мере в полтора раза дороже. Моим сожителем был лишь генерал Федоров [20], насмешник и остряк большой руки, от которого доставалось нам всем, а философам же в особенности. Про последних генерал выдумывал всякие небылицы, уверял, например, будто друзья отправились однажды гулять за город и неделю бессознательно проскитались в Ливийских песках, споря о том, кто из них двух настоящий, абсолютный я.

К несчастью в Аббате помещаются несколько чахоточных. Ночью их удушливый кашель не дает мне спать, а присутствие за общим столом наводит на грустные размышления. Особенно жалок молодой Швейцарец, на последние деньги приехавший сюда лечиться; равнодушный ко всему, он однако дрожит от жадности, когда мимо него проносят какое-либо блюдо. Рядом обыкновенно садится пожилая женщина в старомодном чепце и поношенном платье; она ухаживает за соседом как за ребенком: режет ему жаркое, наливает воды (он не в силах поднять кувшина). В то время как она украдкой смотрит на больного и следит за его движениями, бесконечная любовь и бесконечное горе светятся в её взгляде: мать видит, что сыну не поможет и Египет.

Другая жизнь, другие дома, другие люди, и я слоняюсь один по неведомому городу. Легко на душе, нет дела ни до кого, и до меня никому нет а, ела. Туземцы, обманутые напускным моим презрением и холодностью к окружающему, оставляют меня в покое. Идти удобно. В Константинополе все внимание, все мысли пешехода устремлены под ноги; здесь же тротуары превосходны, и кто любит ходить пешком, может даром наслаждаться зрелищем пестрой толпы, какой за деньги не увидит ни в одном маскараде.

Впрочем в нескольких саженях от гостиницы, на стезе моих первых исследований, встал большой белый осел.

— My name is Tolbee, промолвил погонщик, кривой Араб. — Take donkey and you will be satisfied [21].

Я не забыл еще александрийского Мефистофеля и наотрез отказался ехать. Скрывшись в одном направлении, ослятник, минуту спустя, прискакал с противоположной стороны и по-видимому не узнал меня.

— Take donkey, снова предложил он: — his name is Hector because very clever; best animal in all Egypt [22] вероятно здесь такая мода представлять ослов по имени.

Я повел бровями снизу вверх, сокращенный знак отрицания, который восточная лень заменила движение всею головой.

— All right! сказал отверженец и, вздохнув, как человек, решивший выдержать искус до конца, безропотно поплелся в какой-то темный переулок, но вырос из земли с зажженною спичкой в руке в то время как, пройдя шагов двести, я доставал из кармана папиросницу; затем вторично исчез, не попросив даже на водку.

Недавний мои знакомый, как мне пришлось убедиться в последствии, отчасти заслуживает те эпитеты, которыми так щедро дарил Арабов Семен Семенович; но Тольби умный мошенник: понимая, что быть наглым и назойливым в большинстве случаев невыгодно, он прячет прирожденные пороки под личиной смиренномудрия и кротости. Я попался на эту приманку и при следующей папироске не устоял, взлез на Гектора.

— Go on! оа рэглэк! береги ноги! [23] воскликнул Тольби и, погнав его с места во всю прыть, побежал сзади, тяжело дыша и шлепая огромными туфлями: порой иная выстреливает как пистолет, и из-под неё подымалось облачко пыли. На встречу нам неслась многолюдная восточная улица…

С непривычки в новом положении было и смешно, и страшно; сев верхом, я не прибавил себе роста, и при ровном ослином галопе, мне казалось, сам я, подгоняемый тайною силой, против воли бегу вприпрыжку по мостовой, бегу без напряжения, без услали, ибо все мое действие сводится к тому, что забирая в себя воздух, я стараюсь сделаться легким как перышко и не потерять равновесия; но седло глупого устройства имеет поползновение свернуться на бок, стремена невозможно коротки, а best animal in all Egypt спотыкается что ни шаг.

С тех пор ежедневно проснувшись рано, по-летнему, и наскоро выпив чашку кофе, я спешу в свежий как утро, еще нешумный город разыскивать белого осла.

Для осмотра здешних примечательностей человек, знающий английский язык, не нуждается в драгомане-проводнике. Ослятники говорят по-английски, и, как они ни коверкают это наречие, их по-моему все же легче понять, чем природного Англичанина. Они повезут вас куда прикажете, и истолкуют, что хотите, — правда истолку ют на свой лад, вследствие чего за справками полезнее обращаться к Путеводителю. Берут они по франку в час и гораздо дешевле, если не жалеть своих ушей и поторговаться.

На каждом перекрестке большой выбор каирских ванек, не видать только кривого Тольби, а он так пленил меня мягкостью приемов, что ни с кем другим я ехать не соглашаюсь. После тщетных поисков, когда потеряешь всякую надежду, он внезапно появится сзади, удальски выстрелит туфлей, и я опять несусь странною побежкой в толпу.

„Оа рэглэк, оа шмалэк, оа имминэк“! (береги ноги) правее, левее) кричит он и истязует Гектора, бьет его наотмашь палкой или ковыряет щепкой в больные места; осел с галопа переходит на дряблую рысь и, подбирая зад от ударов, идет как-то отвратительно боком. Несмотря на мою привязанность к Тольби, я часто ссорюсь с ним за жестокое обращение с ослом.

До полудня мы ездим взад и вперед по Муски, шатаемся в сумраке базаров или осматриваем какую-либо мечеть. О мечетях и о всем том, что смотрится в Каире, буду говорить после, о базарах же и о Муски скажу два слова теперь, чтобы более к ним не возвращаться.