Марло Морган - Послание с того края Земли Страница 14

В следующие несколько дней мы питались луковицами, клубнями и прочими корнеплодами, растущими под землей, вроде картофеля и ямса. Аборигены умели определять зрелый корнеплод, не вытаскивая его из земли. Они водили руками над растениями и говорили: «Вот этот растет, но еще не созрел. А вот этот готовится к размножению». Все стебли выглядели для меня одинаково, поэтому, напрасно побеспокоив несколько растений, которые затем пришлось сажать обратно, я сочла, что лучше будет, если мне подскажут, какое из них следует выдергивать. Они объясняли все своей природной способностью к «хождению с лозой», свойственной всем людям. Поскольку в моем обществе не поощряют развитие собственной интуиции и даже порицают эту способность как сверхъестественную, чуть ли не как дурную, мне пришлось обучаться тому, что дается всем от природы. В конечном счете меня научили узнавать у растений, готовы ли те выполнить предназначение их жизни. Я спрашивала согласия у Вселенной, а затем начинала водить ладонью. Иногда я ощущала тепло, а порой мои пальцы неконтролируемо дрожали, когда ладонь находилась над созревшим растением. Научившись общаться с растениями, я ощутила, что сделала огромный шаг вперед к взаимопониманию с членами племени. Это словно бы означало, что я постепенно становилась чуточку менее искаженной и, постепенно, все более настоящей.

Важно, что мы никогда не использовали естественную делянку, на которой росло данное растение, целиком. Мы всегда оставляли достаточное количество для восстановления поросли. Люди племени удивительно точно разбирались в том, что называли песней или беззвучной мелодией земли. Они ощущали импульсы окружающей среды, как-то по-особому расшифровывали их, а затем сознательно действовали, словно у них всегда был включен крошечный небесный радиоприемник, транслирующий послания Вселенной.

В один из первых дней мы двигались по дну высохшего озера. На поверхности виднелись беспорядочные широкие разломы, и края каждого из образовавшихся фрагментов почвы как бы закручивались кверху. Несколько женщин собрали белую глину, которую затем растерли в мелкий порошок для раскрашивания.

Другие женщины несли длинные палки, которые втыкали в затвердевшую глину. На глубине нескольких футов они нашли влагу и вытащили наружу маленькие шарики ила. К моему удивлению, эти шарики, будучи очищенными от налипшей грязи, оказывались лягушками. Очевидно, прячась от жары глубоко под землей, они боролись с обезвоживанием. В поджаренном виде они были сочными и по вкусу напоминали грудку цыпленка. В следующие месяцы перед нами появлялась самая разнообразная пища, которой мы воздавали должное, ежедневно празднуя жизнь во всех ее проявлениях. Мы ели кенгуру, диких лошадей, ящериц, змей, жуков, личинок всех цветов и размеров, муравьев, термитов, муравьедов, птиц, рыбу, семена, орехи, фрукты, бесчисленное множество различных растений и даже крокодилов.

В первое утро ко мне подошла одна из женщин. Она сняла со своей головы грязный шнурок, собрала мои волосы с плеч в пучок наверх и сделала мне новую прическу. Ее звали Жена духа. Я не очень поняла, с кем именно она имела духовную связь, но после того как мы подружились, я решила, что со мной.

Я потеряла счет дням, неделям и времени вообще. Я отказалась от мысли просить их вернуться к машине. Это казалось бесполезным, так как явно пришел черед иных событий. Люди племени действовали по какому-то замыслу, но, очевидно, для меня еще не наступило время узнать, в чем он состоит. Испытания моей силы, реакции, веры происходили постоянно, но зачем это было нужно — я не знала и спрашивала себя: быть может, у людей, которые не умеют читать и писать, совсем другие методы отмечать зачетки ученикам?

Порой песок становился таким горячим, что я буквально слышала голос своих ног. Они шипели, словно котлеты на сковородке. По мере того как высыхали и отвердевали мозоли, ступни все больше походили на копыта.

Шло время, и мой организм необычайно окреп. Без всякого завтрака или обеда я научилась питаться зрением. Я наблюдала, как состязаются в беге ящерицы, как умываются насекомые, научилась распознавать скрытые в скалах и небесах картины.

Люди открывали мне свои сокровенные места в пустыне. Священным, казалось, было все вокруг: отроги скал, холмы, ущелья, даже гладкие высохшие котловины. Казалось, там и сям проходили незримые линии, отделявшие владения одного древнего племени от другого. Мне объяснили, как можно измерять расстояния особым способом ритмичного пения. В некоторых песнях было по сотне куплетов. Каждое слово и каждая пауза в песнях должны быть выверены, поэтому память, используемая в буквальном смысле как измерительный инструмент, должна быть острой и цепкой, чтобы не допустить провалов или неточностей. Пение сопровождало нас от одного места до другого. Мне оставалось лишь сравнить эти песенные линии с похожим методом измерения расстояния, придуманным одним моим незрячим другом. Люди племени отказались от письменного языка, поскольку он, как они считали, ослабляет память. Если тренироваться и требовать от себя безупречного памятования, то можно добиться идеального уровня использования этого изобретения.

Небо над нами неизменно оставалось пастельно-голубым, лишь иногда меняя оттенки для разнообразия. Зрение напрягалось от яркого света дня в сочетании с блеском песка, но одновременно и усиливалось, превращая мои глаза во входные ворота для потока картин окружающего пространства.

Я начала ценить, а не воспринимать как должное способность ощущать обновление после ночного сна, возможность утолить жажду всего несколькими глотками воды; я стала ощущать целую гамму оттенков вкуса — от сладкого до горького. Моя прежняя жизнь постоянно учила меня заботиться прежде всего о том, чтобы не потерять работу, обезопасить свои сбережения от инфляции, приобрести недвижимость и накопить средства на старость. Здесь же единственной нашей социальной гарантией был непрекращающийся дневной цикл от рассвета до захода солнца. Меня поразило, что самая социально необеспеченная раса в мире не страдает от язвенной болезни, гипертонии и сердечно-сосудистых заболеваний.

Я начала видеть красоту и единство всего живого в его самых странных проявлениях. Клубок из двух сотен змей, каждая толщиной не более окружности моего большого пальца, извивался, словно живой орнамент на музейной вазе. Я всегда ненавидела этих животных. Но сейчас смотрела на них как на необходимое звено в природе, как на существа, необходимые для выживания каждого из нас. К змеям, по моему мнению, так трудно относиться с любовью, что они стали объектами искусства и религиозного поклонения. Когда-то я и представить не могла, что можно есть копченое змеиное мясо, не говоря уже о живых змеях, но наступило время, когда мне пришлось питаться именно таким образом. Я выучила, сколь ценной может быть влага, содержащаяся в любой пище.