Александр Елисеев - В долине Иордана Страница 14

И я жилъ въ эти мгновенія, и все казалось жило вокругъ меня; самый камень словно ожилъ, нагрѣваемый горячими лучами солнца и лобызаемый дыханіемъ вѣтерка набѣгавшаго изъ мрачнаго ущелья Вади-Кельтъ. Голубое какъ индиго небо давно уже жило своею колоссальною жизнью, и кучка жемчужныхъ облачковъ бѣжала по немъ куда-то далеко, направляясь къ пустынямъ Петры, откуда ночью приходила луна. Откуда неслись вѣтры Іорданской долины; легкій паръ носился надъ струей Іордана и гладью Мертваго Моря, и это облако испареній казалось тяжелымъ дыханіемъ водной стихіи, задавленной каменными объятіями косной земли. Я заглянулъ внизъ; предо мною взлетая, танцуя и кружась надъ странною глубиной, носились какія-то птички, въ родѣ скворцовъ, которыхъ звонкія пѣсни казались мнѣ звукомъ оживающей скалы, пѣсней согрѣтаго камня. Эти птички — друзья обители Горы Искушенія, ея единственные пѣвцы. Прирученные монахами, веселыя птички цѣлыми десятками носятся надъ обрывомъ, схватывая на лету бросаемые имъ сверху кусочки пищи и тѣмъ утѣшая безмолвныхъ отшельниковъ горы.

Я не помню сколько времени простоялъ я надъ обрывомъ, вдыхая полною грудью атмосферу пустыни, упиваясь ея тишиной; голосъ монаха призывавшаго въ церковь вывелъ меня изъ созерцанія. Подъ сводами мрачнаго пещернаго храма началось богослуженіе; синій дымъ благовоннаго куренія наполнилъ вертепъ; самыя стѣны его казалось звучали молитвеннымъ пѣніемъ, которое раздавалось подъ сводами каменнаго храма, проникало въ камень и выносилось на широкій просторъ. Но голосъ жизни не проникалъ въ катакомбы умершія для міра, какъ не проникалъ сюда солнечный лучъ, и только вѣтерокъ, порой налетавшій извнѣ и заставлявшій еще болѣе клубиться ѳиміамы, говорилъ о томъ что царство жизни не далеко. И сладко, и жутко мнѣ было въ эти минуты; мнѣ казалось что я стою на рубежѣ міра и пещеры, жизни и аскетизма, влекущихъ къ себѣ неудержимо частицы моего внутренняго я. И плакать, и молиться, и радоваться, и трепетать мнѣ хотѣлось въ эти мгновенія, но жизнь взяла свое… Я вышелъ снова на свѣтъ, и, несмотря на просьбы добрыхъ иноковъ, предлагавшихъ чай и плоды, поспѣшилъ спуститься съ Горы Искушенія, боясь чувства которое охватило меня. Рядъ благословеній напутствовалъ меня съ вершины горы, и я чувствовалъ слезы умиленія когда спускался съ обрывовъ священной горы. Оглянувшись назадъ, я увидѣлъ небольшую кучку черныхъ монаховъ столпившихся на своемъ воздушномъ балконѣ и посылавшихъ мнѣ благословенія съ высоты своего орлинаго гнѣзда.

Спустившись съ Горы Искушенія къ быстрому потоку Султанова источника, я былъ уже далеко отъ міра подвижниковъ, жителей иного міра. Тихій, слегка журчащій ручеекъ катился между зелеными берегами и указывалъ путь на Іерихонъ и къ русскому мѣсту, Галгаллѣ еврейской исторіи; эта струйка вела меня къ другому міру, откуда я пришелъ и куда снова я долженъ уйти…

По знакомой дорогѣ быстро помчались наши кони, вспугивая десятки крохотныхъ птичекъ распѣвавшихъ въ колючихъ кустарникахъ и топча быть-можетъ сотни незримыхъ пѣвцовъ стрекотавшихъ въ травѣ, которую уже начали опалять жгучіе лучи Палестинскаго солнца.

— Машаллахъ (да будетъ восхваленъ Богъ)! произнесъ благоговѣйно Османъ, замѣтивъ что его господинъ не можетъ оторваться отъ сильныхъ впечатлѣній производимыхъ Горой Искушенія даже на полудикихъ сыновъ пустыни. — Йаллахъ емхи (идемъ впередъ)! Джебель Каранталь осталась назади, счастливая Ер-Рихи лежитъ на нашемъ пути; джай москосъ ( русскій чай) ожидаетъ тебя и хорошій обѣдъ готовъ для Османа.

Прозаическій оборотъ рѣчи моего проводника нѣсколько охладилъ полетъ вольной мысли и обратилъ ее къ землѣ, тѣлу и насущной потребности. Голодъ въ самомъ дѣлѣ давалъ себя знать, а жажда дѣлалась настолько нестерпимою что я хотѣлъ утолить ее водой журчащаго Кельта, еслибы не воспротивился Османъ, считавшій почему-то кристальныя воды его нездоровыми для употребленія.

V

Чрезъ полчаса мы были уже во дворѣ Русскаго дома. Арабъ-прислужникъ страннопріимицы вмѣстѣ съ Османомъ взяли на свое попеченіе вашихъ коней, а я попалъ въ руки хлопотуньи хозяйки, не звавшей чѣмъ угостить гостя.

Въ верхней горницѣ, мило прибранной, былъ сервировавъ столъ съ такимъ изяществомъ которое сдѣлало бы честь любому европейскому отелю на Востокѣ. И чистая скатерть, и посуда, и всѣ принадлежности стола были на лицо въ небольшомъ русскомъ домикѣ, единственномъ цивилизованномъ пунктѣ на всемъ протяженіи Іорданской долины. Какъ-то странно и пріятно поражала глазъ вся эта обстановка въ полудикой странѣ, не обезпеченной еще отъ нападенія бедуинскихъ шаекъ, и невольно будила въ сердцѣ благодарность тому кто сумѣлъ въ полудикой пустынѣ основать это гнѣздышко. Смиренный и великій труженикъ, единственный представитель Русскаго народа на Востокѣ, почти двадцать лѣтъ держащій высоко знамя русской культуры среди всѣхъ невзгодъ бушующихъ вокругъ, архимандритъ Антонинъ создалъ все это буквально изъ ничего. Всѣ были противъ него, и чужіе, и свои: и католики, и мусульмане, и паши, и консулы, и патріархъ, все ратовало противъ одинокаго, хилаго здоровьемъ, но крѣпкаго духомъ и вѣрой въ правое дѣло инока. Въ распоряженіи отца Антонина не было почти ни гроша тогда какъ Палестинскій комитетъ, ничего не дѣлавшій и не предпринимавшій въ теченіе двадцати пяти лѣтъ, обладалъ десятками и сотнями тысячъ. И добрый рабъ не закопалъ своего таланта въ землю, а посѣялъ зерно изъ котораго уже теперь вышелъ плодъ сторичный. Отецъ архимандритъ побѣдилъ всѣхъ своихъ враговъ и словно на зло имъ поставилъ свои страннопріимицы, выстроенныя на гроши доброхотныхъ дателей, тамъ гдѣ не могъ устроиться даже пронырливый католикъ. Проѣзжій туристъ, не говоря уже о паломникѣ, не можетъ не залюбоваться на чудные русскіе уголки выстроенные какъ бы невидимою рукой. Если спросите у проводника-Араба о строителѣ этихъ небольшихъ, но крѣпкихъ оплотовъ, нехитрый умомъ и простой сердцемъ Арабъ назоветъ вамъ прямо «московъ аршимандритъ», какъ одно изъ популярнѣйшихъ именъ во всей Святой Землѣ.

Въ архимандритѣ Антонинѣ сказалась та мощь русскаго духа которая живетъ и въ паломникахъ, другихъ носителяхъ русской идеи на Востокѣ, въ странахъ гдѣ русская дипломатія не можетъ держать честно и грозно имя Русскаго народа, хотя обаяніе его проникло даже въ пустыни Аравіи и Судана. Офиціальныя лица не помощники отцу Антонину въ его культурной и духовной русской миссіи на Святой Землѣ; нѣтъ, они часто и даже очень часто были его злѣйшими врагами, тормозящими словомъ и дѣломъ каждый шагъ смиреннаго инока, не имѣющаго опоры даже въ людяхъ «не отъ міра сего». За отцомъ Антониномъ стоитъ другая сила, у него другіе помощники: за него право святаго дѣла, за него сочувствіе массы паломниковъ, за него заслуги многолѣтнихъ трудовъ, его обаяніе въ Святой Землѣ и рядъ тѣхъ безвѣстныхъ тружениковъ, преимущественно простыхъ женщинъ-богомолокъ, при помощи которыхъ отецъ архимандритъ построенные имъ дома сдѣлалъ настоящими русскими страннопріимицами. Я знавалъ одну такую святую женщину-смотрительницу русскаго дома въ Хевронѣ, «матушку Катерину», какъ ее звали и паломники, и туземцы. Много лѣтъ прожила она въ дикомъ фанатическомъ Хевронѣ и своею евангельскою простотой и смиреніемъ дошла до того что дикіе Бедуины, при встрѣчѣ съ всю, цѣловали полы ея платья.