Валерий Язвицкий - Остров Тасмир Страница 14

— Я уверен, — спокойно сказал Рукавицын, — что через две недели мы вчерне закончим главные постройки.

— А если так, — проговорил Зотов, — то довольно гадать, судить да рядить, а айда все на работу, время не ждет.

— Смена! — крикнул Орлов.

— Есть, — отвечали женщины, конопатившие стены и приготовлявшие слюду для окон.

XIV

К концу июля начались уже заморозки, и весь гнус — и комаров и мошек — словно смыло. Все вздохнули свободней. Теперь постройки были почти закончены, оставалось только огородить двор и приспособить для жилья и работ внутренние части жилищ.

— Это мы успеем, — заметил Грибов, — теперь давайте начнем запасаться топливом.

— Мы вам приготовили сюрприз, — сказал Успенский. — Вчера мы с Семеном Степанычем придумали использовать ворот для доставки угля к себе на двор.

Действительно, на средине двора, где стоял столб, был уже надет ворот, который в свое время притянул сюда плоты. От ворота сажен на тридцать, до места залежей угля, были проложены в два ряда бревна.

— По этим бревнам мы пустим на канате клеть вместимостью пудов на пятьдесят угля, — продолжал Успенский, — и будем подтягивать сюда.

— Великолепно, — одобрил Грибов и стал делать расчеты и чертить план подъемной машины.

— Теперь, — распорядился Рукавицын, — я, Лев Сергеич и Успенский займемся сооружением машины, а остальные, кроме кашеваров, — в углекопы, ломать уголь.

Смеясь и перебрасываясь шутками, вновь произведенные углекопы разобрались в запасах инструментов и, вооружившись ломами, пешнями и лопатами, отправились в копи.

Варвара Михайловна, Анна Ивановна и дети составили отряд и пошли собирать олений мох для конопатки и устройства постелей, а также пополнить запасы из разных ягод.

Клеть для доставки угля была сделана в несколько часов, и в этот же день при ее помощи перетащили сто пудов угля. Увидев, что работа идет сравнительно легко и быстро, решили пока привозить каждый день не более пятидесяти пудов.

Две недели при такой работе должны были дать семьсот пудов угля. Это был уже достаточный запас, который, в случае нужды, можно было всегда увеличить.

Постройки «Крылатой фаланги» расположились таким образом: в середине находился самый большой сруб, в котором помещались Грибовы, мастерские и лаборатория; тут же устанавливалась и паровая машина.

Непосредственно к стене мастерских примыкал другой сруб, соединенный с большим дверью. Здесь помещались Рукавицыны и Зотовы, а в той части сруба, что имела выход наружу, была оборудована общая кухня.

Непосредственно к другой стене большого сруба, в той части, где была лаборатория, примыкал второй сруб, так же, как и первый, соединяясь с ним дверью. В этом срубе помещались Успенские, Орловы, и предполагалось помещение для Лазарева и других товарищей. Временно же там были устроены склады наиболее ценных запасов, материалов, инструментов и так далее. Там же хранилось оружие и порох.

Кроме наружной двери из кухни, была дверь из мастерской; обе они выходили в крытый двор, который наподобие буквы Г опоясывал две стены всей постройки. Двери во дворе отворялись внутрь, иначе, при снежных заносах, нельзя было бы выйти.

Окончание этих построек, пристроек и всякого рода приспособлений к условиям полярной природы совпало с первым заходом солнца.

Это случилось в конце августа. Недолгие сумерки тоской окружили сердце, но солнце вскоре опять выглянуло и засияло на небе. Все же после этого остался налет грусти, и красноватые заревые отблески, долго еще бродившие в небесных высях, казались печальной траурной дымкой.

Колонисты удвоили работу, а в очагах запылал каменный уголь. Постепенно работы с открытого воздуха все больше и больше переходили в комнаты, а солнце с каждым днем все дольше и дольше оставалось за горизонтом, и все дольше пылали кровавые зори. Забелели снегами тундры, задули непрерывные ветры с океана, и кругом все замерло и окаменело,

Вот прогудел и просвистел в бешеной пляске первый снежный буран. Тундры наполнились треском и шелестом, ревом и стонами ветра, который вздымал и метал тучи сухого колючего снега. Строения «Крылатой фаланги» утонули в снегу, и сугробы, как горы, обступили ее со всех сторон. Она казалась погребенной в снежной пустыне среди серых сумерек, которые все еще трепетали, словно ожидая солнце, скрывшееся за горизонтом.

Пришел конец октября, наступили «черные дни» полярной зимы. Беспросветная ночь окутала все на два месяца. Только в полдень на горизонте чуть брезжит утренняя заря, через полчаса она становится уже вечерней, бледнеет и гаснет.

Солнце будто хочет напомнить, что оно есть и где-то светит, чтобы смягчить отчаяние всего живущего в этом суровом краю.

*

«Дорогой отец! Тебе многое понравилось и близко сердцу в моих записках. В них еще более близкого мне — в них моя любовь к Люси, моя любовь к тебе и к маме. Поэтому я дарю тебе эти записки, создателю нашей жизни на Тасмире. Твой Игорь».

Эта надпись сделана на той тетради, которую передал мне на смертном одре Грибов.

Я, как сейчас, помню нежную улыбку старика и слезы в глазах, когда он, поцеловав тетрадку, протягивал мне дрожащую и слабеющую руку…

Пользуясь этой тетрадкой, я продолжаю дальше свой рассказ, опуская непонятные подробности и пополняя кое-где тем, что слышал от самого Грибова.

КРЫЛАТАЯ ФАЛАНГА

I

Я смутно представляю Россию и не имею представления о других странах. Вряд ли даже есть у меня свои собственные воспоминания о далекой родине. У нас, выросших в «Крылатой фаланге» и на Тасмире, просыпается порой какое-то острое любопытство и возникают причудливые видения, вызванные рассказами стариков о неведомых странах. Но всё это быстро бледнеет, как зимняя заря, не трогая сердца. Нам странно, что старики благоговейно говорят о своей родине, рассказывая в то же время чудовищные вещи о жизни тамошних людей.

Они хотят нас заставить чувствовать так же, как они, но люди в их рассказах до того глупы и отвратительны в своем большинстве, что вызывают у нас только негодование. Неприятное чувство к людям преодолевает наше любопытство, и мы еще больше любим Тасмир, созданный нашими трудами под руководством отца.

Зато с величайшим удовольствием мы, кто там жил, вспоминаем «Крылатую фалангу». Собственно говоря, я начал сознательную жизнь именно там.

Как отрывки из яркого сна, я помню кое-что из жизни в Туруханске. Помню, например, комнату со шкафами и склянками, напоминающую отчасти нашу лабораторию. Там предо мной стоял улыбающийся незнакомый мне человек и говорил: