Жюль Верн - Агентство «Томпсон и K°» Страница 14

Трио Хамильтон, обратившееся в квартет после присоединения Сондерса, вскоре выросло в квинтет. Тигг стал также привилегированным счастливчиком, получившим свободный доступ к высокомерному баронету. Отец, мать и дочь Хамильтон ради него отступились от своей чопорности. Надо полагать, что они не действовали необдуманно, а навели справки, и что существование их дочери, мисс Маргарет, допускало немало гипотез!..

Как бы там ни было, Тигг, охраняемый подобным образом, не подвергался никакой опасности. Бесси и Мэри Блокхед были замещены. Ах, если бы они тут были! Но девицы Блокхед не показывались, равно как их отец, мать и брат. Эта интересная семейка продолжала терпеть все муки морской болезни.

Два здоровых пассажира составляли контраст с Сондерсом и Хамильтоном. Они ничего никогда не требовали и казались совершенно довольными.

Один из этих счастливцев был Пипербом. Благоразумный голландец, отказавшись от преследования неосуществимого, практически катался как сыр в масле. По временам для очистки совести он испытывал еще действие своей знаменитой фразы, которую большинство пассажиров уже знали наизусть. Остальное время он ел, переваривал пищу, курил и спал страшно много. Жизнь его определялась этими четырьмя глаголами. Отличаясь возмутительным здоровьем, он переносил свое громадное тело из одного кресла в другое, всегда вооруженный большущей трубкой, из которой вырывались настоящие облака дыма.

Джонсон приходился под пару этому философу. Два или три раза в день он появлялся на палубе. В продолжение нескольких минут он быстро ходил по ней, фыркая, плюя, ругаясь, катясь как бочка. Потом возвращался в столовую, и вскоре слышно было, как он шумно требовал какой-нибудь коктейль или грог. Если этот господин и не был приятен, то по крайней мере не был никому в тягость.

Среди всех этих людей Робер вел мирное существование. Порой он обменивался несколькими словами с Сондерсом, иногда также с Рожером де Соргом, по-видимому очень расположенным к своему соотечественнику. Последний, если и колебался до сих пор разрушить лживую легенду, выдуманную Томпсоном, то намерен был не особенно пользоваться ею. Он остановился на благоразумной сдержанности и не выдавал себя.

Случай не сводил его больше с семьей Линдсей. Утром и вечером они обменивались поклоном, и больше ничего. Однако, несмотря на незначительность их отношений, Робер помимо собственной воли интересовался этой семьей и испытывал нечто вроде смутной ревности, когда Рожер де Сорг, представленный Томпсоном и поддерживаемый легкостью сближения на пароходе, в несколько дней близко сошелся с пассажирами-американцами.

Почти всегда одинокий и незанятый, Робер с утра до вечера оставался на спардеке, воображая, что найдет там развлечение среди непрестанного движения пассажиров. В действительности некоторые из них особенно интересовали его, и взгляд его невольно направлялся в сторону семьи Линдсей. Но если вдруг замечали это нескромное созерцание, он тотчас же отводил глаза, чтобы через полминуты опять перевести взгляд на гипнотизировавшую его группу. В силу частых дум о них он без ведома последних стал другом обеих сестер. Он угадывал не выраженные ими мысли, понимал не высказанные ими слова. Издали он сроднился с хохотуньей Долли, а особенно с Алисой, под восхитительной внешней оболочкой которой он постепенно узнавал чудную душу.

Но если спутницами Джека Линдсея он занимался инстинктивно, то последний служил для Робера объектом преднамеренного изучения. Первое его впечатление не переменилось, далеко нет. Изо дня в день он склонен был к более строгому суждению. Он удивлялся этому путешествию, предпринятому Алисой и Долли в компании такой личности. Как не видели они того, что видел он?

Робер еще больше удивился бы, если бы знал, при каких условиях предпринята была поездка.

Братьям-близнецам Джеку и Уильяму Линдсеям было двадцать лет, когда отец их умер, оставив им значительное состояние. Но, хотя и одинакового возраста, они были различного характера. В то время как Уильям продолжал занятие отца и увеличил свое наследство до громадных размеров, Джек, наоборот, расточал свое. Меньше чем в четыре года он все промотал.

Доведенный тогда до крайности, он не преминул прибегнуть к предосудительным средствам. Поговаривали обиняками о его нечистых приемах в игре, о нечестных комбинациях в спортивных кружках, о подозрительных биржевых операциях. Если не совершенно обесчещенный, он по меньшей мере был крайне скомпрометирован, и благоразумные семейства избегали его.

Таково было положение, когда Уильям в двадцать шесть лет повстречал, полюбил и взял в жены мисс Алису Кларк, сироту, восемнадцати летнюю девушку, очень богатую.

К несчастью, Уильям был отмечен злым роком. Почти ровно через полгода после женитьбы его принесли домой умирающим. Несчастный случай на охоте, жестокий и глупый, сделал молодую женщину вдовой.

Перед смертью Уильям, однако, успел дать необходимые распоряжения насчет своих дел. Он знал своего брата и осуждал его. В силу последней воли Уильяма состояние перешло к жене, которой он словесно поручил выдавать щедрое содержание Джеку.

Для последнего это был страшный удар. Он бесился, ругал своего брата. Из обиженного судьбой он обратился в человеконенавистника, из злого – в жестокого.

Размышление угомонило его. Вместо того чтобы глупо расшибиться о препятствие, он решил предпринять осаду его. Один способ, который он считал практичным, представлялся ему для изменения его положения к лучшему: воспользоваться неопытностью своей невестки, жениться на ней и таким образом завладеть состоянием, которое, по его убеждению, было отобрано у него.

Согласно этому плану, он немедленно переменил образ жизни, перестал быть вечным предметом скандалов. Однако уже пять лет протекло с тех пор, а Джек еще не смел признаться в своих проектах. Холодность Алисы всегда была непреодолимой преградой. Он счел благоприятным случай, когда невестка, пользуясь американской свободой, решила предпринять с сестрой путешествие в Европу, к которому под влиянием невзначай прочитанной и внушившей внезапный каприз афиши они пожелали добавить еще и экскурсию агентства Томпсона.

Джек смело вызвался сопровождать Алису. Она приняла его предложение не без неприязни, однако сделала над собой усилие. Джек уже давно, казалось, исправился, вел более правильную жизнь. Быть может, настала минута принять его в семью.

Она отказала, если бы знала его проекты, особенно если бы могла убедиться, что он остался тем же или пожалуй, стал хуже, чем раньше, – словом, сделался человеком, который не отступил бы ни перед чем на свете – ни перед подлостью, ни перед низостью, ни даже перед преступлением, – лишь бы завоевать состояние.