Януш Вольневич - Красочный пассат, или Странствия по островам Южных морей Страница 15

Возвратившись в Маумере, я узнал, что мой самолет на Тимор «вылетит, возможно, завтра», если… Тут следовало несколько таких оговорок, что я уже никак не мог поверить в свое счастье: самолет прилетит сюда, в Маумере, если только… он вылетит из Купанга. Посадку в Энде он совершит в том случае, если ветер будет слабым. Но если даже ветер сильным не будет, то все равно прибытие самолета из Энде в Маумере зависит также от… плотности облаков, которые в полдень соберутся над центральной частью Флореса. К тому же посадка самолета в Маумере будет зависеть и от настроения пилота…

Надежда была слабой, и тем не менее я все-таки улетел!

В самолете все места были заняты. Я оказался единственным европейцем на его борту. Со вздохом облегчения я опустился в кресло. В самолете было прохладно. Когда мой сосед улыбнулся мне, я с ужасом увидел, что его рот полон… крови. Я испугался, но тут же опомнился. Бетель! Это своеобразное месиво из листьев, напоминающее жевательную резинку, — излюбленное лакомство, причем не только в этих местах.

Должно быть, он летит к невесте, подумал я, вспомнив, что у местных жителей существует любопытный способ ухаживания. Если молодой человек хочет жениться, то, прежде чем сделать девушке предложение, он должен преподнести ей бетель, причем обязательно в присутствии родителей. Если невеста принимает подарок, тогда считается, что дело приняло положительный оборот. Девушка жует дар жениха, а когда месиво, тщательно перемешанное со слюной, достигает соответствующей консистенции, счастливая невеста выплевывает красную массу и передает ее жениху, который не тратил время даром, а готовил в качестве реванша подобную же порцию. Обмен «снарядами» из бетеля означает, согласно адату, начало законной процедуры сватовства. В последующие несколько недель происходит обмен целыми килограммами бетеля, что доказывает силу и искренность любви молодых. Посещениям жениха сопутствуют, конечно, разные мелкие подарки, и все это продолжается до тех пор, пока наконец не определится за невесту цена и две соединенные бетелем души не станут супругами.

Тимор — Дарвин

Слово Тимор, подобно Пернамбуку, Эквадору или Гонолулу, для меня с юных лет ассоциировалось с чем-то необычайно экзотическим, неведомым, ошеломляющим. Поэтому я с некоторым волнением стал озираться по сторонам, после того как покинул кабину самолета в аэропорту Купанга. Безбрежные, уходящие за линию горизонта порыжевшие травянистые луга, взлетная полоса, построенная японцами в спешке во время войны, барак, который считался «аэровокзалом», — словом, все вокруг было далеким от экзотики, пожалуй, уродливым и уж, во всяком случае, не могло произвести ошеломляющего впечатления. Еще одно столкновение пылкого юношеского воображения с прозой жизни…

Как вскоре выяснилось, сам город был расположен в десяти с лишним километрах от места, в котором я оказался. Возникла проблема транспорта. Я стоял в недоумении возле своего багажа — чужой, совсем чужой всем человек, на голову выше окружавших меня в основном низкорослых индонезийцев, — до тех пор, пока несколько смущенный агент воздушной компании «Мерпати», которая доставила меня к восточным рубежам Индонезии, посоветовал мне воспользоваться услугами местной почтовой конторы. «Дилижансом» служил старенький пикап. На нем, по-видимому, обычно вместе с проштемпелеванными почтовыми отправлениями перевозили в город белых пассажиров. Водитель, а может, он же и начальник местной почтовой конторы, одет был в полинялую рубашку и потертые штаны. Он долго пытался объяснить мне на ломаном английском, что готов доставить меня в гостиницу. Уже в достаточной мере изучив существующие в Индонезии порядки, я готов был биться об заклад, что пристанище, предлагаемое мне, являлось собственностью одного из многочисленных родственников работника почты.

Пансионат, или висма, понравился мне главным образом своей дешевизной. Жесткая койка, огромные комары и мелкие ящерицы на стенах входили, очевидно, в стоимость ночлега. Спартанские условия я заранее включил в число явлений, неизбежно сопутствующих весьма рискованному путешествию. Я обливался потом, ибо уже был октябрь — худшее время для странствий по Тимору. Помывшись в импровизированной ванне, которую с успехом заменял наполненный водой бетонированный колодец, я, счастливый, повалился наконец на жесткую койку.

Надоедливые комары разбудили меня темной ночью, то есть сразу же после захода солнца, а на Тиморе оно садится около шести часов вечера. Когда я высунул голову из-за ситцевой занавески, отделявшей мои «апартаменты» от соседних, другие постояльцы — какой-то индиец, прыщеватый хиппи и худой китаец — усаживались ужинать.

— Туан, макан? — спросили меня.

«Конечно, макан», — подумал я. На ужин мне подали что-то похожее на бульон, притом довольно вкусный, яйцо и рис с мелко нарезанными кусками мяса. Разговор за столом ограничился одним вопросом, с которым обратился ко мне индиец. Он поинтересовался, откуда я прибыл.

С восходом солнца, воспользовавшись относительной прохладой, я отправился в город. После селений Флореса Купанг показался мне настоящим городом. Некоторые улицы были даже заасфальтированы, встречались каменные дома. Здесь находилось и «сити» с фонарями и с десятком-другим лавок, разместившихся на прибрежной улице. Без сомнения, для жителей «глубинки» и пришельцев с соседних островов Купанг являлся своего рода центром, где жизнь била ключом.

Купанг действительно слывет почтенным населенным пунктом, история которого насчитывает пять веков. В настоящее время это административный центр всей Нуса-Тенгара Тимур, индонезийской провинции Восточных Малых Зондских островов. В то же время Купанг занимает значительное место в истории колониальных завоеваний европейских держав. Португальцы появились в этом регионе сразу же после того, как флот Албукерки[Албукерки Афонсу д’ (1453–1615) — португальский завоеватель, стремился утвердить торговую монополию Португалии в Южной Азии. — Примеч. авт.] захватил Малакку, то есть в 1511–1514 годах. Долгие годы они были наряду с голландцами единственными европейцами в этом регионе, а порт в Купанге являлся вплоть до XIX века основным убежищем первооткрывателей и жертв кораблекрушений. Им пользовался, в частности, командир «Баунти», известный капитан Блай, который после бунта своей команды прибыл в Купанг на шлюпке с архипелага Тонга.

Плавание Блая, занявшее почетное место в анналах английского военно-морского флота, было вызвано обстоятельствами, отнюдь не делающими чести британскому флоту, но, как своего рода рекордное достижение в области мореплавания, оно заслуживает особого внимания.