Вячеслав Веселов - Футбол на снегу Страница 15

— Вот и вся премудрость. Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас.

Он почти кричал. Холодные светлые струи хлестали через пороги, и над водой стоял шум. Скоро форель перестала брать.

— Узнайте, как там Андрон ловит, — крикнул Максим, — а я попробую сменить место.

Он смотал лесу и отправился за камни, где росли тенистые деревья. У него было такое чувство, будто его позвали туда, и он шел в радостной уверенности найти за камнями глубокую и тихую заводь. Когда Дина вернулась, она увидела в целлофановом мешке около дюжины прекрасных форелей.

— У них только семь штук, — сказала она растерянно. — На двоих.

— Говорил же: новичкам везет. Я, признаться, никогда не ловил форелей.

Дина смотрела на него не мигая, точно не узнавала.

Они сидели на опустевшей террасе.

— Как все-таки называется ваш город?

Дина ответила. Максим кивнул головой, хотя сразу не мог бы сказать, где он, этот город, в Поволжье или в Зауралье.

— Представляю: пожарная каланча, пыльная площадь, домишки, в палисадниках сирень.

— Да, — сказала она. — Но мы живем в новом районе.

— Бетон и стекло, кафе «Спутник», кинотеатр «Космос», магазин «Тысяча мелочей».

— Да, да… Только город, знаете, мало изменился. Окраины застроили, а в центре все так и осталось, как было. Те же дома, те же люди в них живут. Мне иногда кажется, что я могу встретить на старых улицах своих друзей, какими они были в детстве.

— Понимаю. Устоявшийся быт, тишина, неспешность… Но ведь скучища, наверное?

— Не знаю. В двадцать лет мне хотелось бросить все, уехать. Какое-то беспокойство было, тоска. Особенно после техникума. Смотрела, как подруги разъезжаются, плакала. А теперь вот знаю, что никуда не уеду… Я и в школу свою еще хожу, — сказала она, покраснев.

— Так вы не учительница?

— Я работаю на фабрике технического текстиля. — Она помолчала. — Пыталась представить, чем вы занимаетесь, да так ничего и не придумала… Институт какой-нибудь?

— Институт. Хитрая такая артель. Посторонним вход воспрещен.

— Да, да… Что-то мне говорило: вы из  т о й  жизни.

— Из  т о й  жизни?

— Простите. Вы, наверное, ее не замечаете. Конечно. Вы этим живете, а мы смотрим со стороны. Знаем, жизнь такая существует, но представления о ней не имеем. Только увидишь однажды какую-нибудь башню с блестящим шаром на вершине, какие-то мачты, или услышишь слова: зона, полигон, испытание… У нас на окраине построили большое белое здание. Место хорошее — луг с одуванчиками, рядом лес, сосны… И это здание. Окна забраны решетками, красивый подъезд и — ни одной вывески. Работают там приезжие, все больше молодежь. Я встречаю их на автобусной остановке. Они листают журналы, разговаривают, смеются. Привычная картина. Но все равно они кажутся чужими, непонятными, иными. Совершенно другой мир.

— Вот оно что… Я как-то не задумывался над этим.

Дины на пляже не было. Максим долго плавал, потом, усталый, прилег на камнях и задремал. Проснулся он со звоном в голове, совершенно разбитый. Людей на берегу почти не осталось, только неслись с воды детские голоса да под тентом из простыни четверо парней играли в преферанс. Максим ушел домой и там, в полутемной комнате, в духоте, опять валялся, пока не заснул. С горящим после сна лицом он спустился к морю и увидел Дину.

— Ну, слава богу, — сказал он. — Я уж думал, что не увижу вас сегодня. Где вы пропадали?

— Я ездила на базар. Отправила домой фруктовую посылку. У меня ведь сын… Хотите гранат?

— Спасибо. Потом. — Максим достал сигарету, размял ее, выбросил. — Знаете что? Махнем-ка в город, а ресторацию, а? Я осатанел от здешних обедов.

— Далеко.

— Какие разговоры. Мы спокойно вернемся последней электричкой или на такси.

— Такси? Нет, — сказала она. — Нет. Сегодня суббота. В ресторан мы все равно не попадем.

— Ерунда. Я знаю один хороший кабак.

— Конечно, столик для вас найдется. — Она подняла к нему бледное, напряженное лицо. — Вам и здесь лучшее вино досталось, и форелей вы наловили больше всех, и Атлантиду знаете, как это побережье.

— Что с вами? Перестаньте.

— Хорошо, — сказала она. — Едем.

Пригород с его домишками и молчаливыми садами исчез, словно его стерли одним движением — такси выскочило на залитый огнями проспект. Здесь были люди. Они гуляли под деревьями, сидели за прозрачными стенами кафе, толкались у дверей ресторана. Машина с надсадным ревом уже лезла в гору. Максим сказал шоферу: — «Здесь», — взял Дину за руку, и они быстро пошли через парк, туда, где в черной листве дробился и плавал неоновый свет. Двери ресторана были открыты. Максим рассмеялся.

— Им и швейцар теперь не нужен. Понимаешь, швейцар им сейчас без надобности. Посмотри, как они окопались.

Небольшой прокуренный зал был набит до отказа. «Вот и ладно, — подумала Дина, стоя на пороге, — вот и хорошо». Но вместе с тем она уже знала, почти была уверена, что они не уйдут. И тут она услышала: «Макс, пропащая душа, Крутогин, где ты себя похоронил?..» Два парня в белых сорочках, со съехавшими набок галстуками, пробирались между столами; из глубины зала Максиму что-то весело кричали, махали руками, а приятели все приговаривали: «Как ты? Да что ты? Да откуда ты?» — а он сказал:

— Привет. Нас двое.

Они были все здесь, его друзья, захмелевшие, с потными красными лицами, и здесь же были их жены и подруги, и подруги их жен — тоже веселые — в одной руке бокал, в другой — сигарета в самшитовом мундштуке. Они приветливо смотрели на Дину, улыбались.

Мутный свет бра, звон стаканов, табачный дым, запахи чеснока, бараньего сала, жареного лука. Вокруг снова шли разговоры, и кто-то спросил у Максима, откуда она, и Дина не слышала, что Максим ответил, только: «Нет, нет, ты молчи, Борецкий, молчи, это другой человек!» — а за столом хрустели цыплятами и разливали по рюмкам коньяк, и она заметила, что Максим ничего не ест и только грызет подсоленные орешки, а потом наклонился к ней: «Не обращай внимания, они пьяны немного. Грахов — это наш шеф, попал на зуб, вечная тема, пунктик, не обращай внимания, это возраст, заматерели все, немного злыми стали, возраст, черта, рубеж, а так они ничего, просто стих нашел».

Народ уже расходился. Оркестранты покинули эстраду, двое из них присоединились к компании, и все продолжалось: разговоры, звон бокалов, кто-то поцеловал ее, неловко, в шею, был какой-то чад. Парень из оркестра снова сел за свой музыкальный ящик, и тогда все повскакали с мест, но скоро женщины с недовольными лицами вернулись за стол, потому что это были не танцы, а какой-то ритуальный пляс, память еще, наверное, студенческих времен. Мужчины, обняв друг друга за плечи, раскачивали шаткую эстраду, выкрикивали непонятные слова, а потом Максим остался один и все плясал, наклонив голову и закусив губу, сосредоточенный, с мрачным лицом, будто вспоминал что-то и не мог вспомнить и, наконец, сел рядом, убрал со лба мокрые пряди и улыбнулся ей. Он взял протянутый Диной гранат и принялся разминать его. С этим гранатом они вышли на шоссе и стали ловить такси.