Эжен Сю - Приключения Геркулеса Арди, или Гвиана в 1772 году Страница 15

На эту натянутую любезность Адоя ответила еле заметным движением головы и сказала Ягуаретте:

— Малышка, посмотри, готов ли ужин?

И более ни слова.

Улток скрыл досаду и продолжал, как ни в чем не бывало:

— Но знаете ли, сударыня, нельзя не восхититься, как это вы живете совсем одна в такой глуши. Я не говорю, что вам может быть скучно: я всегда был того мнения, что розы сами первые наслаждаются своим запахом. Но какая смелость вам потребна, чтобы противостоять опасностям, которые в наше смутное время грозят любому поселению!

— Я выучилась у батюшки ничего не бояться, сударь мой.

— Жаль, сударыня. Признаюсь, мне очень хотелось бы, чтобы вы были как можно трусливей. Вы искали бы тогда руку, на которую можно опереться, и, быть может, вы избрали бы своим защитником меня.

— Любой, даже самой смелой женщине всегда нужна опора, сударь мой…

— И вы позволите мне быть вашим рыцарем? — живо вскричал колонист, перебив Адою.

— Благодарю вас, сударь, но у меня есть прямой защитник — достойный человек, на которого целиком полагался мой батюшка и могу положиться я.

— Я полагаю, это кто-нибудь из высших чинов колонии, — сказал Улток, притворяясь, будто не знает, о ком идет речь.

— Нет, сударь мой, тот, кому я могу всецело довериться, — это мой опекун, это… вот он, — закончила Адоя, указав на вошедшего в залу Белькоссима.

— Вот как? — сказал колонист, высокомерно взглянув на управляющего. — Какая досада, что я прежде не знал превосходных достоинств этого господина. Как говорят испанцы, имя на ошейнике защитило бы собаку.

Белькоссим не ответил ничего на эту грубую выходку и лишь переглянулся с молодой хозяйкой.

Слуга-негр распахнул обе створки двери из залы в столовую. Гость подал Адое руку — она не могла отказаться.

Стол был накрыт так же обильно, как и изысканно. Посуда была старинного тяжелого серебра, в фарфоровых ведерках со льдом стояли большие хрустальные графины, полные французских вин. Приборов на столе, почти квадратном, было четыре, и один из них, на почетном месте, отличался от остальных. Перед тарелкой стоял большой серебряный кубок с чеканкой, довольно хорошей работы. Его роскошь странно противоречила простым железным ножу и вилке с костяными ручками.

Заметив удивление Ултока, Адоя с неодолимой печалью сказала ему:

— Это батюшкино место, сударь мой.

Она села рядом и указала гостю место напротив себя. Белькоссим скромно уселся в конце стола.

Простые слова Адои «это батюшкино место» произвели на Ултока необыкновенное действие. Он взглянул на девушку помутившимся взором и воскликнул:

— Как, сударыня, здесь сидит ваш отец?

— Батюшку подло убили, — произнесла Адоя торжественно. — С того рокового дня его прибор всегда накрывают на том месте, где он сидел при жизни. — С горестной чувствительностью она продолжала: — Этот железный прибор был у батюшки еще тогда, когда он был беден и начинал создавать это поселение, и вы, друг мой, — она обернулась к Белькоссиму, — ему помогали. А этот богатый серебряный кубок поднесли ему негры с плантации в знак благодарности — это лучшее его сокровище. Он часто говорил, что этот скромный прибор и этот богатый кубок изображают, с чего он начал и к чему пришел. Бедный батюшка! — продолжала хозяйка. Забыв о присутствии гостя, она в слезах обратила взор на отцовское кресло. — Я как сейчас его вижу: какой он был добрый, почтенный…

— Довольно! Довольно, сударыня! — беспокойно воскликнул Улток и продолжал тихо и смущенно: — Простите меня, но это тяжелое для меня воспоминание. Я вашего батюшку знал, ценил его великие достоинства и не могу слышать о нем без тягостных ощущений.

Адоя, вся во власти горестных мыслей, сочла натуральным, что гость их разделяет. Ей даже был несколько приятен признак сочувствия в Ултоке.

Меж тем Белькоссим с самого начала разговора пристально глядел на колониста. Несколько раз под взглядом управляющего тот был вынужден даже опустить глаза. Из-за этого разговора ужин прошел еще печальнее, чем можно было ожидать.

Выйдя из-за стола, Адоя церемонно откланялась гостю и сказала, что Мами-За проводит его в спальню.

Мулатка взяла ночник и пошла впереди Ултока. Они прошли по длинному коридору. Мами-За открыла дверь комнаты, в которой ночевали спортерфигдтские гости, поставила свечу на стол и спросила Ултока, не нужно ли ему чего-нибудь.

— Нет-нет, — ответил он поспешно.

Прежде чем уйти, Мами-За с расстановкой произнесла пожелание, принятое в суринамских поселениях:

— Хозяин дает вам свою постель — дай же вам Бог мирных снов! — Она вышла и закрыла дверь.

— Постой! — крикнул Улток и шагнул к двери. — Так это комната… — Он не договорил.

Мулатка, решив, что гость зовет ее, вернулась и спросила, что ему угодно. Он потянул с ответом, чтобы не дать догадаться о своих прежних мыслях, и спросил:

— А где мои люди?

— В доме для проезжающих, массера.

— Пришли их ко мне, пусть помогут мне раздеться.

Мулатка поклонилась и вышла.

Оставшись один, Улток сумрачно поглядел вокруг и задыхаясь проговорил:

— Так это его комната — его комната! Он спал на этой постели… вот на этой! — И гость судорожно отпрянул от кровати.

Он подошел к столу и увидел часы на стене. Это были старинные часы из тех, что показывают также число и месяц. Машинально он посмотрел на них — и вскрикнул. Одиннадцатое сентября, пять часов… Он упал в кресло и спрятал лицо в ладонях.

Несколько мгновений он сидел, погруженный в раздумья, а после в бешенстве вскричал, обращаясь сам к себе:

— Нет, я безумец! Архибезумец! Сам себя не узнаю! Два раза я сегодня терял голову и вел себя как младенец. Хорошо еще, эта гордячка была до того сама взволнована, что не заметила моего смятения. Но вот этот мерзавец Белькоссим… что-то он несколько раз на меня странно поглядывал. Ничего! Надо скорей возвращаться с добычей в бухту Палиест. Дома я тверд по-прежнему, а в гостях — дрожу и трушу. Что же Тарпойн и Силиба медлят — уж не заподозрил ли чего этот управляющий? Нет, все в порядке: вот они, слышу, идут.

Дверь открылась, и в комнату к плантатору вошли два угрюмых мулата.

XI

Тарпойн и Силиба

У рабов — Улток окрестил их зловещими именами двух местных ядов — были такие же свирепые лица, как и у хозяина. Они были близнецы и совершенно похожи друг на друга. К Ултоку они были слепо и безрассудно привязаны — так иногда хищные звери в неволе привязываются к укротителю. Они были преданны и бесстрашны и часто служили покорным орудием зверств плантатора.