Роберт Каплан - Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю Страница 16

Скульптор изобразил Штросмайера с рогами, как Микеланджело – Моисея. Высокая, жилистая фигура, воплощающая в себе внутренний свет и силу, заставила меня подойти ближе, словно бронза была реальной теплой плотью. «Мы оставили прекрасную статую улыбаться под проливным дождем», – вспоминала дама Ребекка о своем посещении этого места.

Скульптором, изваявшим фигуру Штросмайера, был Иван Мештрович, тот самый Мештрович, который много лет спустя, в 1960 г., сделал надгробие на могиле другого местного патриота – Алоизия Степинаца. И в этом нет противоречия. Мештрович лично был свидетелем благородного поведения Степинаца. В 1943 г., во время краткого визита к Степинацу в Рим, Мештрович уговаривал того не возвращаться в Хорватию, где его жизни угрожала смертельная опасность. Степинац ответил, что уже смирился с судьбой: если его не убили усташи, то убьют коммунисты. Изначально проявив полнейшую политическую слепоту, архиепископ жестоко применил к себе справедливый урок «черной овцы» и «серого сокола»: он был готов стать жертвенным агнцем, и не из самоуверенности, а ради защиты других.

История этого города, украшенного глубокой сединой, действительно претерпела множество изменений. Свое собирался внести и папа Иоанн Павел II[13]. Если бы папа посетил этот аванпост западного христианства, такой близкий и такой далекий от Ватикана, он бы мог переломить традиционное отношение Ватикана к Югославии и принести исцеление и примирение. Я стоял под холодным дождем перед памятником епископу Штросмайеру, поклоннику Кирилла и Мефодия, испытывая уважение к нему и в глубокой уверенности, что папа мог бы преклонить колени именно перед этим памятником, а не перед тем, что установлен в Загребском соборе.

Глава 2

Старая Сербия и Албания: балканский Западный берег

Мать Татьяна подняла руку, загораживая глаза от луча солнечного света, и сказала: «Здесь наследие сербского народа».

Со стены северного придела на меня осуждающе смотрели глаза Иоанна Крестителя. Иоанн был изображен выходящим из Иудейской пустыни. Длинные космы волос и бороды напоминали сплетенные клубки змей; изможденное голодом тело изображено в художественной манере, характерной для Эль Греко и Уильяма Блейка. Ни один западный художник, ни одно произведение итальянского Возрождения не могли повлиять на способность малоизвестного сербовизантийского мастера XIV столетия понять и, соответственно, передать образ Иоанна Крестителя в этой церкви Святого Марка[14]. «Сам Иоанн имел одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих; а пищею его были акриды и дикий мед» (Мф. 3: 4). Лик Иоанна, озаренный откровением, светился, как пламя в апсиде: не человек вовсе, а бестелесный, огнедышащий дух в человеческом обличье.

Поскольку Иоанн крайне стремился испытывать физические страдания, он их не чувствовал. Эта специфическая восточная особенность дает отправную точку для понимания того, почему сербы вели себя именно таким образом в этом столетии.

Мать Татьяна вела меня дальше. Ступени круто спускались под сводчатые цилиндрические арки. Было ощущение, что земля расступается перед нами.

«Здесь наши корни, наша вертикаль». Фразу ее можно было понять и в буквальном, и в переносном смысле. Центральный купол опирается на четыре колонны высотой около 12 метров, что с учетом их близкого расположения создает ощущение головокружительного, сужающегося кверху пространства. Я смотрел сквозь клубы ладана на сотни и сотни живых образов, не менее ярких, чем Иоанн, облаченных в багрово-гранатовые одеяния, с трагическими золотистыми лицами цвета умирающей осенней листвы. Представьте простоту и монументальную грацию классических греческих скульптур, наложенную на роскошество восточных ковров. Если на земле существует отображение рая, то оно находится здесь, в сербском монастыре Грачаница.

Какое «богатство, не поддающееся исчислению, – воскликнула дама Ребекка, стоявшая на этом же самом месте более полувека назад. – Наша чаша не была пуста, но она никогда не была наполнена так, как в этом мире, где Азия встречается с Европой».

Покинув кажущиеся безграничными темные недра храма через двери нартекса, я попал в другого рода тишину, подчеркнутую перезвоном колокольчиков овец, пасущихся на лужайке, и щебетом ласточек, гнездящихся в щелях тонкой кирпичной кладки. Снаружи церковь кажется почти крохотной. Идеально организованная вертикаль четырех бледно-голубых куполов, вплотную окружающих узкий, возвышающийся над ними пятый, вызывает очень привлекательную архитектурную иллюзию: то, что кажется изящно малым снаружи, видится бесконечно большим изнутри.

Грачаница, Печ и три десятка других сербских монастырей определяют ландшафт Южной Югославии. Я приехал сюда с севера, прямо из Загреба. Я пытался понять остроту национальных проблем хорватов через их собор; то же самое я постарался сделать по отношению к Сербии через ее монастыри.

Сербские монастыри – наследие династии Неманичей, родоначальником которой в конце XII в. был великий жупан Стефан Неманя, создавший первое сербское государство, независимое от Константинополя. При нем Сербия вошла в число наиболее цивилизованных стран Европы. Стефан уже мог написать свое имя, в то время как король Германии, император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса ставил лишь отпечаток большого пальца.

Сын Стефана Немани, странствующий монах, известный как святой Савва, стал основателем и организатором Сербской православной церкви. Поздний потомок Стефана Немани, король Милутин, в начале XIV в. превратил Сербию в великую христианскую православную империю, превосходящую Византийскую империю своего времени.

Милутин отличался необычайными мужскими достоинствами. Подобно королю Генриху VIII Тюдору, он был ненасытен к женщинам, выбирая новых жен и отправляя в отставку прежних в соответствии со своими сексуальными склонностями и имперскими амбициями. Каждое новое желание превосходило прежнее, по мере того как он захватывал южные и восточные земли и кооптировал архиепископов, которые благословляли очередные разводы и браки. Его сексуальные аппетиты можно сравнить лишь с его страстью к строительству и украшению храмов, которые, по его мнению, должны были обессмертить его так же, как и его многочисленное потомство. Милутин финансировал строительство храмов и дворцов в Константинополе, Салониках и по всей Сербии. Он дарил золото, драгоценности и иконы религиозным организациям даже в Иерусалиме и на священной горе Афон в Северо-Восточной Греции. На стене южного придела монастыря в Грачанице начертаны слова Милутина: «Я видел руины церкви Пресвятой Девы Марии Грачаницкой… построил на том же самом фундаменте и украсил ее снаружи и изнутри».

В период строительства Грачаницкого монастыря Милутин женился в четвертый раз на Симониде, дочери византийского императора Андроника II Палеолога. Чтобы не допустить армию Милутина в Константинополь, Андроник предложил ему свою шестилетнюю дочь. Милутин, не дожидаясь, когда девочка повзрослеет, немедленно консумировал брак. Тем не менее короля сербов в некотором смысле можно считать более цивилизованным, чем его английского коллегу из династии Тюдоров: он всего лишь отказывался от предыдущих жен, но не умерщвлял их.

На королевских портретах на нижней стене Грачаницы Милутин уже дряхлый старик, а Симонида – взрослая женщина. Их лица тронуты смертельной бледностью. Один глаз Милутина выцарапан. Они смотрятся гораздо менее реальными, чем их короны, одежды, украшенные драгоценностями, и макет Грачаницкой церкви, которую король держит в руках. Сербовизантийский художник словно хочет сказать: человек смертен, но его материальные творения неразрушимы.

Грачаница со всеми ее фресками была построена в 1321 г., когда по ту сторону Адриатического моря только-только восходило солнце флорентийского Возрождения. На стенах Грачаницы я видел свидетельство чувства анатомии и телесной сексуальности (отсутствующего в других школах византийской иконографии, в которых тело – исключительно символ нематериального духа), вскоре достигшего своей кульминации в работах Микеланджело и Леонардо да Винчи. Но ни одному художнику Возрождения не удастся так же передать сверхъестественные и духовные черты, как это удалось средневековым сербам. Мать Татьяна не преувеличивала, когда говорила: «Мы стали бы более великими, чем итальянцы, если бы не турки».

Этот рефрен на Балканах слышится всюду. Дама Ребекка пишет: «Турки разрушили Балканы, и разрушения были столь велики, что их не ликвидировали по сей день. ‹…› Теперь, когда турки изгнаны, здесь высвободилось много эмоций по поводу Балкан, которые лишились своего законного занятия».

Если вы, подобно нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому, рассматриваете коммунистическую империю как эквивалент Османской империи в XX в. со стрелкой исторического компаса, указывающей на упадок, то вы можете увидеть движение восточного деспотизма на север, от Стамбула (бывшего Константинополя) к Москве, от султанского дворца Топкапы – к Кремлю, и понять, что дама Ребекка уже зафиксировала основные черты ситуации, которая сложится в 1990-х гг. в Сербии, на территории бывшей Югославии и в других Балканских странах. Теперь, когда коммунизм пал и Советы изгнаны, здесь высвободилось много эмоций по поводу Балкан, которые лишились своего законного занятия.