Янвиллем де Ветеринг - Япония. Год в дзен-буддийском монастыре Страница 16

Иезуит не показал, что почувствовал мое враждебное сочувствие. Его явно удивили мои слова о том, как тяжело дается дзен.

— Маловато, — сказал он, — спать всего четыре часа в сутки.

Позже мне рассказали, что обучение в иезуитских монастырях и особенно повседневный режим мало чем отличаются от дзенских порядков. Иезуиты хлещут себя веревками, дзенские монахи бьют друг друга палками. Потом я встречал иногда этого священника, но больше не искал с ним разговора. Знавшие его люди говорили, что он очень честный человек. У него было два высших образования, он произносил замечательные проповеди, молился по два часа в день, а то и больше. Буддийские монахи считали его святым, и, когда он посещал монастырь, его принимал не старший монах, а сам настоятель.

На Хоккайдо, острове на севере Японии, есть монастырь, настоятель которого неграмотный человек. Когда-то его, крестьянского сына, взяли в монастырь совсем мальчишкой, и он так и не научился писать и читать, но, завершив изучение коанов, достиг просветления.

Он, кажется, не знал, что помимо буддизма существуют еще другие религии, пока не услышал, что монахи говорят о христианстве.

Один из монахов учился в Токийском университете, и настоятель попросил его рассказать о христианстве.

— Многого я не знаю, — сказал монах, — но принесу вам священную книгу христиан.

Настоятель послал монаха в ближайший город, и тот вернулся с Библией.

— Какая толстая, — сказал монах, — а я не умею читать. Прочти что-нибудь сам.

Монах прочел Нагорную проповедь. Чем дольше он читал, тем больше это впечатляло настоятеля.

— Красиво! — повторял он. — Очень красиво.

Когда монах дочитал Нагорную проповедь, настоятель некоторое время молчал. Молчание длилось так долго, что монах отложил Библию, сел в позу лотоса и начал медитировать.

— Да! — вымолвил наконец настоятель. — Не знаю, кто это написал, но наверняка Будда или бодисатва. То, что ты прочел, — суть того, чему я пытаюсь вас научить.

Глава 7

Различие в положении и голубиное яйцо

Дзен свободен, но обучение ему — нет: оно ограничено временем и местом и связано с определенными обычаями и традициями.

Воскресенье — особый день в монастыре, когда сюда приходят живущие по соседству люди. Они опрятно одеты. Первым заходит отец, потом — мать, последними — дети. У ворот их встречает монах и раскланивается с ними. Увидев это впервые, я сразу же вспомнил свою молодость. Реформаторская голландская церковь, набожные лица… Всю неделю валяли дурака, а теперь стройными рядами шагают помолиться, на лицах приличествующее случаю выражение, тела упрятаны в воскресные одежды. История повторяется, повторение неизбежно.

Но есть все-таки и отличия. Здесь торжества начинаются с ударов барабана. На террасе главного храма стоит большой, как бочка, барабан. Каждое воскресенье в девять часов утра, если монастырь не закрыт на специальные упражнения для монахов, Джи-сан, монастырский барабанщик, выдает короткую барабанную дробь. Как только дробь разносится по саду, я замираю — такое нельзя пропустить. В это время в монастыре и его окрестностях бывает очень тихо, и потому дробь всегда оказывается неожиданной, чистой и пронзительной и буквально проходит по моему позвоночнику. После десятисекундной паузы барабан звучал снова, постепенно выдавая легкий, но впечатляющий ритм, который хорошо давался неторопливому Джи-сану. У него было немало времени, соло занимало минут десять. Он бил не только по натянутой на барабан коже, но и по его бокам, а также извлекал шипящий и трескучий звук, проводя по барабану палочками. Я решил, что Джи-сан — мастер игры на барабане, но, когда в одно из воскресений его не оказалось в монастыре, другой выбранный наугад монах сыграл ничуть не хуже.

Пока звучал барабан, монахи входили в храм, где настоятель уже сидел на большом кресле, спинка которого была ему не нужна, поскольку он сидел в позе лотоса. По такому случаю настоятель надевал великолепное, шитое шелком и парчой одеяние. Старший монах садился на полу слева от него, с колокольчиком в руке. Он казался совсем маленьким и неприметным. Ке-сан, высокий, худой монах, храмовый священник, который много лет тому назад отказался от легкой жизни, чтобы стать учеником настоятеля, сидел в окружении трех гонгов — маленького, среднего и огромного.

Когда снаружи Джи-сан в последний раз ударял в барабан, в храме Ке-сан бил в гонг, и по этому сигналу монахи начали петь первую сутру Будды — ритмичное музыкальное монотонное произнесение слогов, то и дело прерываемое гонгом и барабаном.

Я сидел среди монахов. Было бы, конечно, лучше, если бы я мог присоединиться к пению, но я не умею петь, да и будь у меня голос, я все равно не запомнил бы слова и звуки. К тому же я не знаю китайских иероглифов. Миряне рассаживались в дальней части просторного храмового зала, и я чувствовал, как их любопытные взгляды впиваются в меня. Мои изрядные габариты и кудрявые темные волосы резко контрастировали с внешностью маленьких лысых монахов.

Пение длилось с полчаса, после чего настоятель произносил проповедь из японской дзенской традиции. Он рассказывал о жизни учителей прошлого или читал что-нибудь из жизни Будды. Говорил он монотонно, и монахи начинали засыпать. Когда кто-нибудь засыпает в позе лотоса, верхняя часть его туловища начинает то медленно наклоняться вперед, то отклоняться назад. Поскольку я не научился сидеть правильно, соблюдая равновесие, я не мог заснуть, а если бы я заснул, то свалился бы, как однажды и свалился, сильно насмешив своим падением прихожан. После этого я делал все возможное, чтобы не уснуть. Когда проповедь заканчивалась, старший монах ударял в колокол, монахи испуганно просыпались, от гонгов все вокруг вибрировало, а Джи-сан снаружи снова принимался за барабанную дробь.

Затем предстояло угощение, и нам приходилось разносить большие подносы с красными лакированными чашками, наполненными рисом и овощным супом. По таким случаям я помогал на кухне, где повар и его помощники трудились в поте лица, чтобы накормить человек сто гостей. Когда наступал черед мыть посуду, работали все монахи, даже настоятель присоединялся, надев старый халат и повязав голову полотенцем, чтобы пот не тек ему в глаза.

Старший монах рассказывал мне, что настоятель пришел в монастырь сразу после войны и очень скромно жил здесь два года в одиночестве, пользуясь только крохотной частью здания. В огороде он вскопал две небольшие грядки и каждое утро подметал дорожку к главному входу в храм. Он медитировал в одиночестве в просторном пыльном зале, а когда пришли первые монахи, не стал им радоваться, как и не грустил, когда был один.