Александр Елисеев - На берегу Красного моря Страница 16

Когда я подошелъ въ своему становищу, было уже довольно темно, невольницы были въ палаткѣ, въ которой горѣлъ огонь. Мои арабы приготовлялись къ ночлегу, а арабы тоже улеглись вокругъ палатки Юзефа, который былъ въ шатрѣ рабынь. Не успѣлъ я еще закусить, какъ поле палатки поднялось, и изъ нея вышелъ Юзефъ, направлявшійся во мнѣ. Надо замѣтить, что въ мое отсутствіе шатеръ невольницъ былъ перенесемъ поближе въ нашему становищу, такъ что можно было даже отъ нашего востра слышать шопотъ несчастныхъ женщинъ. Юзефъ, подойдя во мнѣ, остановился, приложилъ руку ко лбу и груди по восточному обычаю и началъ:

— Эффенди благородный, Роза Пустыни желаетъ видѣть тебя, она можетъ говорить съ тобою, старый Юзефъ не помѣшаетъ.

Я глядѣлъ на Юзефа, не зная, чего отъ меня хочетъ торговецъ и эта Роза Пустыни; первымъ моимъ предположеніемъ было, что они сговорились между собою для какой-нибудь низкой цѣли, вторымъ — пришло любопытство узнать, что можетъ быть общаго между мною и красавицею-рабынею. Я всталъ и молча пошелъ къ палаткѣ невольницы; Юзефъ поднялъ полу и опустилъ ее за мною. Я очутился въ таинственномъ полусвѣтѣ ночника, мерцавшаго какимъ-то прерывающимся блескомъ, при слабомъ освѣщеніи котораго я замѣтилъ четырехъ несчастныхъ женщинъ, полулежащихъ на подушкахъ въ дыму курящагося наргилэ; всѣ онѣ были украшены золотыми вещами, а въ роскошныхъ волосахъ Розы Пустыни были вплетены толстыя нити жемчуга; надо сознаться, она была дѣйствительно очень хороша и этой обстановкѣ, въ этомъ одѣяніи… она казалась какимъ-то неземнымъ существомъ, наядою или сиреною Краснаго моря. Невольно я остановился, пораженный такимъ чуднымъ видѣніемъ въ глуши Аравійской пустыни, и первыя мгновенія не понималъ, гдѣ я и что со мною происходитъ. Мнѣ припомнился разсказъ Ахмеда и я невольно сравнилъ лежавшую передо мною рабыню съ Жемчужной Красавицей арабскаго миѳа, а гнуснаго торговца — съ лихимъ мстителемъ пустыни — страшнымъ Мусой.

— Эффенди благородный, купи меня въ свой гаремъ, — вдругъ произнесла Роза Пустыни, по-французски, полувставая и протягивая впередъ свои полныя матовой бѣлизны руки съ золотыми кольцами, и на огненныхъ глазахъ ея показались слезы. Она опустилась снова на подушку и, закрывъ руками глаза, заговорила что-то на непонятномъ для меня языкѣ.

Я стоялъ и глядѣлъ на плачущую женщину, все еще не давая себѣ полнаго отчета въ томъ, что со мною происходитъ; она представлялась мнѣ то настоящею красавицей, о которой говорятъ арабскія сказки, то коварной сиреной, завлекающей и свои сѣти неопытныхъ, то глубоко несчастной, выставляемой на позоръ женщиной. Послѣднее взяло верхъ, и я перенесся быстро изъ міра сказочнаго въ міръ горькой дѣйствительности, въ страну восточнаго деспотизма, страну презрѣнія человѣка… Мнѣ стало горько, грустно, тяжело и я поспѣшилъ войти въ палатки. Я понялъ, что несчастная Роза Пустыни не умѣла говорить по-французски, что она была научена гнуснымъ своимъ хозяиномъ произнести фразу, значенія которой не понимала, и что она была глубоко несчастна.

Юзефъ и не думалъ удерживать меня, когда я рванулъ полы шатра невольницъ и быстрыми нервными шагами пошелъ въ своему становищу. Мои люди даже привстали, когда я бросился на разостланное походное пальто съ видомъ глубокой усталости и сталъ крѣпко закутываться въ него… Но сонъ былъ далеко отъ меня. Видѣннаго было слишкомъ много для того, чтобы спокойно уснуть. Едва я прилегъ, Ахмедъ привсталъ и началъ свое бодрствованіе; онъ чередовался по два раза въ ночь съ Рашидомъ и Юзою. Что я перечувствовалъ въ эту безсонную ночь, трудно описать; ощущенія были слишкомъ разнообразны, слишкомъ сложны, чтобы поддаваться анализу.

Едва забрежжился свѣтъ, какъ я уже торопилъ Ахмеда и Юзу въ дорогу. Наскоро мы подкрѣпили свои силы и начали собираться въ путь. Юзефъ, разбуженный нашими приготовленіями, сперва не зналъ, въ чемъ дѣло; увидавъ же, что мы готовимся выступать, еще разъ приступилъ съ предложеніями, на этотъ разъ ясно формулированными.

— За Розу Пустыни, благородный эффенди, дай только шесть сотъ лиръ; она и будетъ твоею рабою; за дочерей пустыни я прошу всего по три сотни, а черную дѣвушку уступлю на двѣ съ половиною. Не жалѣй золота, эффенди, только у Акаби ты можешь теперь купить хорошенькую женщину.

Я оттолкнулъ Юзефа рукою, когда онъ сталъ удерживать меня, а Юза торопилъ верблюдовъ подняться, едва я успѣлъ усѣсться. Караванъ нашъ тронулся впередъ, оставивъ за собою шатеръ съ невольницами, десятокъ арабовъ-торговцевъ и стараго Юзефа, бѣсновавшагося отъ невыгорѣвшаго дѣла и потерявшаго, благодаря Юзѣ, цѣлый день пути изъ-за меня. Мы направились по горнымъ кручамъ, придерживаясь берега Акабинскаго залива, и скоро оставили далеко становище женопродавцевъ. Я вдохнулъ свободнѣе бальзамическій воздухъ пустыни и моря, сожалѣя о встрѣчѣ, которая отравила для меня слѣдующіе дни пути.

V

Весь тотъ день мы шли неутомимо по горнимъ тропамъ надъ самымъ Краснымъ моремъ; благодаря запасу свѣжей води, взятой изъ колодца у Пещеры Судебъ и не успѣвшей еще испортиться, а также близости моря, освѣжавшаго насъ пріятнымъ бризомъ, нашъ шестнадцатичасовой переходъ былъ довольно сносенъ, мы были бодры. Два раза въ тотъ день мы останавливались, чтобы погрузиться въ соленыя волны прибоя и посбирать рѣдкихъ раковинъ, которыми такъ богато Красное море. Надо было удивляться тому разнообразію и чудной красотѣ, какую представляютъ эти истинные перлы моря; самыя причудливыя форми, самые яркіе цвѣта, разнообразныхъ и нѣжныхъ оттѣнковъ, съ чуднымъ блескомъ и жемчужною игрою, поражаютъ даже въ мертвомъ состояніи; той же красоты, которую представляютъ эти цвѣты моря въ своей родной стихіи, оживленные присутствіемъ живыхъ существъ, не суждено видѣть человѣческому глазу. Я до того увлекся сборомъ раковинъ, коралловъ разнообразныхъ цвѣтовъ, зоофитовъ, морскихъ звѣздъ, что едва могъ оторваться послѣ купанья отъ этого занятія, чтобы начать трястись снова на своемъ верблюдѣ. Къ вечеру, почти къ самому закату солнца послѣ долгаго и утомительнаго перехода, мы, наконецъ, остановились на ночлегъ около дикаго ущелья у подножья Терабина, которое составляетъ естественный выходъ къ Красному морю изъ треугольнаго пространства Рамдейской пустыни (образуемаго Джебель-этъ-Тихо и Терабиномъ съ сѣвера, Акабинскою цѣпью съ востока и съ возвышенностями Уади Цугерахъ съ юга). Черезъ это ущелье пролегаетъ и обыкновенный путь отъ Синая въ Акабы черезъ степь Рамле, тогда какъ мы шли, благодаря Ахмеду, по пути, которымъ не прошелъ ни одинъ европеецъ. Дорогу каравановъ черезъ ущелье Эль-Тапсъ {Имени ущелья Эль-Тапсъ нѣтъ на картахъ Робинзона и другихъ путешественниковъ.}, какъ его называлъ Ахмедъ, у самаго нашего привала обозначали высохшіе и побѣлѣвшіе на солнцѣ остовы павшихъ верблюдовъ: это указывало, что переходъ черезъ Рамле очень тяжелъ, хотя и гораздо короче нашего окружнаго пути. Мѣсто, выбранное нами для ночевки, было одно изъ поразительнѣйшихъ по дикой и суровой красотѣ окружающей обстановки. Со всѣхъ сторонъ огромныя, поднимающіяся выше 2000 фут. горы, спереди чудный Акабинскій заливъ, замыкаемый на далекомъ горизонтѣ съ востока синѣющею цѣпью Аравійскихъ возвышенностей, а сзади, между дикими громадами, извивающееся причудливо, мрачное ущелье Эль-Тапса, загроможденное разбросанными камнями и усѣянное бѣлѣющими остовами. Въ эту ночь мы были свидѣтелями прекраснаго небеснаго явленія — обильнаго паденія звѣздъ. Въ продолженіе болѣе получаса, то и дѣло бороздили прекрасное небо блестящіе метеоры во всѣхъ направленіяхъ; нѣкоторые изъ нихъ, исчезая въ безпредѣльномъ пространствѣ, оставляли въ голубой атмосферѣ яркіе серебристые слѣды, терявшіе свою фосфоричность, казалось, только отъ немерцающаго блеска другихъ болѣе яркихъ метеоритовъ. Въ воздухѣ было тихо, не чувствовалось даже берегового бриза; земля, казалось, спала, какъ спитъ пустыня всегда; одно небо въ ту ночь жило своею особенною таинственною жизнью; блестящіе метеоры, какъ облачные духи, то вдругъ появлялись изъ голубого пространства своими серебристыми тѣлами, то вдругъ пропадали безслѣдно, какъ бы утопая въ безпредѣльности. Было что-то потрясающее душу въ этой игрѣ метеоритовъ; но временамъ изумленному уму казалось, что присутствуешь гдѣ-то внѣ земной сферы, откуда можно было наблюдать систему вселенной, какъ предъ ослѣпленными очами проносятся, по предвѣчно начертаннымъ орбитамъ, цѣлые міры, едва доступные созерцанію человѣческому. Къ полночи прекратилось волшебное видѣніе; послѣ полночи уснули мы, какъ убитые, въ дикомъ ущельи Эль-Тапса рядомъ съ остовами верблюдовъ и людей, заснувшихъ вѣчнымъ сномъ въ мертвой пустынѣ.