Евгений Спангенберг - Заповедными тропами Страница 17

Настала осень. Собираясь участвовать в загоне на лисиц и зайцев, я решил привести в полный порядок свое ружье и отправился к оружейному мастеру. Стояло прохладное ноябрьское утро. Покрытое сплошными серыми тучами, низко висело небо, на окраине города местами зеленела трава, блестели лужи, к сапогам назойливо липла грязь. После коротких поисков я нашел на воротах нужный мне номер и постучал в калитку. Мне долго не открывали. Наконец послышались шаги, и оружейный мастер впустил меня во двор и пригласил в комнаты. Однако то, что я увидел, заставило меня задержаться.

Как сейчас помню широкий квадратный двор, какие нередки на Украине. Слева стояли два больших скирда соломы, справа тянулся низкий выбеленный домик с черепичной крышей, а позади помещалась кирпичная конюшня, около нее высоко поднималась куча навоза. Эта куча навоза и привлекла в тот момент мое внимание. На ее вершине, резко выделяясь на темном фоне, на одной ноге стоял журавль-красавка. И вместо того чтобы пойти к крыльцу, я, увлекая за собой хозяина, направился к конюшне, близ которой стоял журавль. Это была великолепная, вполне взрослая птица. Ее чистое светло-серое оперение плотно прилегало к телу, голову украшали белые косички, свисая к тонкой изящной шее, ярко-красные глаза внимательно следили за мной — незнакомым человеком.

— Подранок? — спросил я мастера, указывая на журавля.

— Нет, года три тому назад молодым взят.

— Подрезано крыло? — вновь задал я вопрос собеседнику.

— Да нет, не подрезано, летает. — И, чтобы доказать правоту своих слов, он снял с руки рукавицу, какую иной раз надевают слесари во время работы, и бросил ее под ноги птицы. «Крри», — закричал журавль и, раскрыв крылья, схватил рукавицу клювом и высоко подбросил ее в воздух. Когда же, падая, рукавица поравнялась с ним, он поймал ее на лету, бросил далеко в сторону и сам поднялся на крылья. С криком журавль сделал большой полукруг над двором, а затем опустился среди группы мокрых после недавнего дождя домашних кур.

— И не улетает? А когда журавли летят — неужели и на них не обращает внимания? А кормите чем? А где зимой держите? — забыв о цели своего посещения, забрасывал я мастера вопросами и восхищался этой чудной птицей.

Пять минут спустя я уже знал все подробности. Журавля звали Журкой, он прожил на этом дворе три года, был совершенно ручной, и когда весной и осенью над городом пролетали журавлиные стаи, он громко кричал, поднимался в воздух и, сделав несколько больших кругов, всегда вновь возвращался во двор. Журку очень любят, но никто его не хочет принуждать жить на дворе, и если он улетит, то, значит, на свободе ему будет лучше, жалеть его нечего, тем более что он съедает втрое больше курицы, а толку от него мало — яиц не несет. Я был в восторге.

— Быть может, вы согласитесь продать мне птицу? — обратился я к мастеру. — Я большой любитель всего живого, и вашему Журке у меня будет хорошо житься.

— Ну, уж это вы с хозяйкой решайте, — ответил мастер и повел меня в комнаты.

— Да на что мне ваши гроши! — возразила мне хозяйка.

— Ей деньги не нужны, породистых кур достать хочется, — добавил хозяин.

Но породистых кур взять было неоткуда, и я попробовал предложить жившего у меня самца павлина или пару цесарок. Пришлось разъяснить, что павлин обладает громадным красивым хвостом, перья которого ежегодно вырастают наново, и что цесарки несут много яиц, отличающихся очень крепкой скорлупой.

— Павлин — ничего, — доброжелательно кивнул головой хозяин.

— А те шо, яички крепкие несут? — вопросительно добавила хозяйка.

Видя, что журавль почти мой, я решил быть щедрым. Хозяину я отдаю неистощимого носителя ярких перьев, которыми при желании можно через несколько лет украсить все комнаты, а хозяйке — цесарок, несущих крепкие яйца. К общему удовольствию, обмен состоялся. Но перед тем как рассказать о жизни у меня приобретенного журавля, несколько слов я должен сказать о птицах, послуживших в качестве обменной ценности.

Конечно, каждому из читателей довелось слышать, как скрипит иногда немазаное колесо. Крутится оно вокруг собственной оси и через определенные промежутки времени цепляет за ось одним и тем же местом, издавая назойливый скрип. Я вспоминаю о немазаном колесе не случайно, а потому, что точно так же кричит цесарка. Надоедная, глупая это птица. Иной раз попадет она за какой-нибудь низенький заборчик и, вместо того чтобы перелететь через него, начнет бегать вдоль забора туда и сюда, издавая через короткие промежутки времени назойливый звук, напоминающий скрип немазаного колеса.

А в это время, соскучившись, другая цесарка бегает и скрипит по другую сторону забора — чудный дуэт тогда получается. Терпишь иногда, терпишь и наконец запустишь в цесарку метлой или веником. Как пулемет, затрещит тогда испуганная птица и, легко поднявшись на крылья, перелетит во двор соседа. Пройдет некоторое время, забудется пережитый испуг, и цесарка заскрипит в соседнем дворе и будет кричать там до тех пор, пока в нее и там не запустят метлой. Этим я не хочу сказать, что цесарки совсем никуда не годные птицы, но мне они в то время надоели ужасно, и я был рад от них избавиться. И если крикливые цесарки вызывали у соседей желание запустить в них первым попавшимся под руку предметом, то вид и крик моего павлина вызывали иное желание.

Я бы очень хотел увидеть павлина на его родине, в лесах Индии или на Цейлоне, но никому не советую держать эту яркую птицу в городских условиях.

«Каяуу», — на весь квартал не то громко мяукал, не то кричал павлин, взлетев на забор и опуская свой длинный, разукрашенный яркими спинными перьями хвост на улицу. И по этому сигналу не только у ребят, но и у взрослых начинали чесаться руки от неудержимого желания схватить павлина за хвост и выдернуть из него хотя бы пару замечательных перьев. «Ведь привыкли же не рвать цветов с клумбы городского парка», — раздраженно думал я. Впрочем, спущенный на улицу павлиний хвост — неотразимый соблазн, мимо которого действительно пройти трудно. Так или иначе, павлиний хвост благодаря своей длине и яркости бросался всем в глаза и был причиной ссор с ребятами и взрослыми. Меняя павлина, я раз и навсегда избавлялся от неприятной обязанности постоянно следить, чтобы случайный прохожий не вырвал пера из хвоста принадлежащей мне птицы.

— Какое значение может иметь одно вырванное перо? — говорили мне. Безусловно, никакого — ведь хвост моего павлина все равно никогда не успевал отрасти полностью. Но, к моему несчастью, у меня не было сил подчиняться холодной логике и оставаться спокойным.