Борис Громов - Поход «Седова» Страница 17

Медлить нельзя. Из последних сил пробираемся к земле, ибо чувствуем, что ветер приложил все старания вынести лед, а вместе с ним и нас в открытый океан.

Перспектива оказаться в положении группы Нобиле с двухдневным запасом продуктов и одной обоймой патрон, никого не устраивает.

Первым, как это ни странно, сдает матрос Иванов. Его руки окончательно отказались повиноваться. Пришлось нам взяться за единственное, уже поломанное весло и «галанить», т. е. работать им вперекидку, из стороны в сторону. Правда, это у нас выходит не так ловко, как у матроса, но все же достаточно хорошо, чтобы медленно, но продвигаться к берегу.

И вот, когда мы уже были на расстоянии одного километра от земли, от серых, мрачных скал, на которые смотрели с какой-то жестокой жадностью, на наши усталые головы свалились сразу два несчастья: во-первых, легкая брезентовая шлюпка получила пробоину и, во-вторых, поднялись большие волны.

Судорожно гребем к острову Мертвый Тюлень. Волны перехлестывают через борт. Маленькой кружкой откачиваем воду, замечая, что ее, отнюдь не становится меньше. Неустойчивый каюк бросает, как щепку, относит течением в сторону, поминутно угрожая опрокинуть. Лавируя меж движущимися гигантами-айсбергами, с огромным трудом добираемся до каменистой отмели островка.

Я решаю ожидать товарищей, а географ Иванов отправляется за остальными. Вылезаю на пригорок, с отчаянием топчусь застывшими ногами и слежу за изломами торосов, которые скрыли моих спутников.

Сижу час, другой, третий — их все нет. В голову лезут самые невероятные, самые злые предположения. Неужели они не успели пробраться к земле, и их вынесло в открытый океан? Что же тогда будет? Ведь, искать хотя бы на ледоколе, в необозримой ледяной пустыне, в нагромождении гигантских торосов — дело безнадежное. И самое ужасное то, что они сидят без винтовки, которая находится со мной, а я — без куска хлеба. Что делать? Пытаться итти к колонии или еще подождать?

Решаюсь на последнее. Полдня я просидел в строгой изоляции, совершенно застыв на диком ветру. Полдня, как сумасшедший носился по острову в надежде заметить их хоть с какой-нибудь стороны. И лишь к ночи мне удалось их обнаружить на соседнем острове Скотт Кельти. Три выстрела в воздух заставили их обратить внимание в мою сторону. Мне ответили сигнализацией, и вскоре, перевезенный на шлюпке, я радостно приветствовал моих пропавших друзей.

— Ну, — говорит Отто Юльевич, — как нам удалось добраться до берега, — это чудо. Льдами нас унесло далеко в сторону, и с большим трудом, перескакивая через полыньи, нам удалось зацепиться за последний мыс островка. Еще десять минут, и мы попали бы в открытый океан.

Двадцать восемь часов беспрерывной ходьбы нас окончательно доломали. Решаем дальше не итти, ибо это было бы все равно бесполезно. В колонию пройти нельзя, так как бухта, отделяющая нас от другого берега, покрылась тонким слоем нового льда, по которому нам не пройти, а брезентовой лодочке его не проломить.

Уже в сумерках, в густом тумане и начавшемся снежном буране, раскинули палатку, с радостью залезли внутрь, чтоб прогреть застывшее тело глотком чистого спирта и моментально заснуть непробудным сном окончательно обессилевшего человека.

Вдруг, сквозь сон и завывания ветра, отчетливо послышался где-то совсем рядом протяжный, стонущий хрип знакомого гудка. Обалделые вскочили на ноги и, не веря ушам, бросились к мысу.

Ничего не видно: густой туман и вьюга уничтожили горизонт.

Снова сигналы, — ясно, нас ищут. Неужели не увидит, пройдут мимо? Случайно глаз ловит корабельные мачты. Гулкие выстрелы, с силой брошенные скалами в море, заставили «Седова» остановиться и выслать шлюпку.

Как приятно сидеть за стаканом горячего чая, чувствовать себя в безопасности, в тепле, пожимать руки друзей, слушать о том, как они тревожились, потеряв нас из виду, а пробравшись к колонии и узнав, что мы еще не приходили, так и решили, что нас унесло в открытый океан. Вся команда ходила подавленная. Капитан был чернее тучи.

— Поздравляю, — сурово бросил он нам, — вы были на пороге смерти.

СЛУШАЙТЕ ВСЕ, ВЕСЬ МИР…

30 августа войдет в историю завоевания Арктики как выдающийся день, день победы человека, вооруженного снарядами науки над суровой природой крайнего севера. В три часа дня торжественно открылась самая северная в мире колония, новая советская радиостанция и метеорологический форпост.

На далекой окраине необ’ятного Союза взвился алый флаг Республики Советов.

Ночь накануне открытия станции мы провели в новеньком чистеньком, прекрасно отделанном домике. Полы блестят чистотой. На окнах уже повешены свежие занавеси. Зимовщики распаковывают свои личные вещи, раскладывая предметы обихода по своим местам. На новеньких стенах комнатушек уже появились первые фотографии.

— Пожалуйте, товарищи, — гостеприимно предлагает радист Кренкель, — сейчас будем пробовать радио.

Механик Муров резким движением закрутил колесо двигателя. Зашитая в железный каркас комната машинного отделения наполнилась размеренным четким дыханием сердца радиостанции. Отсюда по артериям проводов брызнула кровь электричества в соседнюю комнату — мозг станции.

Преломляясь, перерабатываясь в сложных приборах, усилителях, искра долетела до телеграфного ключа и, вырвавшись на морозный воздух, проскользнув по длинной стреле антенны, с бешеной скоростью полетела куда-то в туманную даль, понукаемая твердой рукой радиста.

— Слушайте все, весь мир!.. Говорит новая советская радиостанция на Земле Франца Иосифа. Завтра открывается самая северная полярная колония.

Несмотря на поздний час никто не спит. Столпившись, затаив дыхание, мы напряженно присматриваемся к хмурому лицу Кренкеля, стараясь, хотя и напрасно, разгадать неясные звуки, доносящиеся из плотно прижатых наушников.

— Поймал, — возбужденно кричит он, — любитель Евсеев из Нижнего Новгорода дает свои позывные.

— Ура! Радиостанция заработала!

Немедленно в журнал вносится первая запись приема сигнала. Весело грянул бравурный марш — местный персимфанс — граммофон, а в ответ яростно рявкнул хор остроносых умных самоедских лаек.

На утро приехали гости с ледокола — Шмидт, Визе, Самойлович, капитан Воронин, принарядившиеся ради торжественного случая матросы, коренастые архангельские строители, чьи руки создали возможность существования и необходимый уют семерым гражданам республики.

Последнее торжественное собрание, много теплых, искренних слов, приветствий, пожеланий друзьям, остающимся на долгое одиночество вдали от семьи, и последнее прости.