Дж. Троост - Брачные игры каннибалов Страница 19

В этих условиях раздобыть качественную еду было просто невозможно. На Южной Тараве все, что было поймано вблизи берега – рифовая рыба, осьминоги, раки, морские черви, – гарантированно приводило несчастного едока к настоящему желудочно-кишечному взрыву. Но куда больше меня беспокоили частые случаи сигуатерного отравления. Такое случается, когда загрязненные воды (технический эвфемизм слова «дерьмо») сливаются в водоемы и вызывают разрастание токсичных водорослей. Рыба ест водоросли, а человек – рыбу. За этим следует покалывание во рту, онемение нёба и языка – первые признаки надвигающегося паралича. Отнимаются руки и ноги. Сквозь кожу словно пропускают электрические токи. Кости скрипят. Если болезнь одолевает старика, ребенка или человека со слабым иммунитетом, смертельный исход практически неизбежен. Самый разумный совет по лечению этого заболевания дал нам учитель-волонтер с одного из дальних островов: он подхватил сигуатеру, полакомившись зараженным красным луцианом на своем первом дне рождения в Кирибати – праздновании, унесшем жизни троих детей и одного старика. Совет заключается вот в чем: при первых же признаках онемения нужно сунуть пальцы в глотку и блевать, блевать, блевать до тех пор, пока ничего не останется. Но даже тогда может быть слишком поздно.

Мы были бы рады вообще не есть рыбу, что водилась на рифе и в лагуне, но проблема в том, что у нас не было выбора. На Тараве почти ничего не растет. Сильный ветер в сочетании с неплодородной коралловой почвой – не лучшие условия для выращивания овощей и фруктов. Ай-кирибати, пожалуй, единственная нация на земле, у которой отсутствует традиция вести сельское хозяйство. В результате в Фонде народов устроили образцовый огород, чтобы научить людей выращивать что-то, кроме кокосов. Бвенава не мог нарадоваться на свои грядки, хоть огород со стороны и напоминал заросшую свалку. Из земли торчали жестяные банки, вкопанные в почву, чтобы повысить уровень содержания в ней железа. Грядки регулярно удобряли рыбьими потрохами и свиным навозом. А компост – чудесное производное биотуалетов Сильвии – выливали под банановые деревья, чтобы, по настоянию сотрудников фонда, это удобрение не касалось непосредственно съедобных плодов. Каждый день огород обрабатывали, однако вознаграждение за усилия все равно было ничтожным: помидоры с булавочную головку, баклажаны с детский мелок, кочанчики китайской капусты, которыми не накормишь и кролика. Бананы без дождя не завязывались.

Придя в отчаяние от отсутствия на острове всякого кулинарного разнообразия, я тоже решил завести огород. Как и многие писатели, я свято верил, что расчистка земли для огорода под экваториальным солнцем гораздо предпочтительнее написания книг. Поэтому, взяв мачете, я принялся рубить кусты. Это было скорее похоже на возвращение старого сада к жизни, поскольку раньше на этом месте явно располагался плодородный огород: почва в тени впитывала протечки из баков с водой, и к тому же несколько лет назад на Тараве, видимо, шли дожди. Я надеялся, что в один прекрасный день нам тоже посчастливится ужинать хрустящими салатами и перекусывать сочными фруктами. Я попросил Бвенаву рассказать мне о компосте, тени, поливе и прочих садовых премудростях, однако тот отмахнулся и сообщил, что главный секрет удачливого огородника на Тараве – хороший забор.

– Собаки, свиньи, куры и крабы, – объяснил он. – Их нельзя и близко подпускать.

К счастью, остатки прежнего забора сохранились, и я приступил к сооружению дополнительного забора в местном стиле. Он состоял из палок, связанных веревкой из волокна кокосовой пальмы. В результате огород стал похож на игрушечный колониальный «форт». Форт в кавычках, потому что свинье, в общем-то, было достаточно дунуть и плюнуть в сторону этого мощного укрепления, чтобы оно рухнуло. Однако, с виду забор выглядел довольно крепким, а его постройка наделила меня недолговечным чувством собственной нужности. Сильвию забор тоже впечатлил, хотя, когда она присмотрелась к калитке поближе, ее вера в мои строительные навыки и способность здраво мыслить пошатнулась.

– Ты где это нашел? – спросила она.

– Что?

– Вот это. – Она указала на тонкую пластиковую трубку, которую я использовал в качестве шпингалета.

– А… это. Валялась на рифе.

Сильвия смотрела на трубку, изменившись в лице. Она была в ужасе. Видимо, я что-то сделал не так.

– Это трубка от больничной капельницы. В ней кровь.

Так и было. Странно, что я сразу не заметил. Печь для сжигания мусора в больнице не работала годами, и биологические отходы, впрочем как и все остальные, производимые на Тараве, сбрасывали в океан, где приливные волны разносили их по всему периметру атолла. Я снял трубку и бросил ее в нашу бочку для сжигания мусора.

– Наверное, стоит вымыть руки, – предположил я. Моим попыткам обзавестись огородом довольно скоро пришел конец. Как-то утром я увидел, что забор куда-то делся. Я тут же понял, что произошло. Каждый вечер соседские детишки заходили к нам на двор в поисках дров и плодов под названием те нон – вонючих фруктов, которые давали свиньям и использовали в традиционной медицине. Сначала они были с нами вежливы. Смущенно спросили, можно ли им собрать пару фруктов, которые все равно валяются на земле, и какие-нибудь ненужные веточки. Однако вскоре целые армии мальцов начали осаждать то, что осталось от природного мира вокруг нашего дома. Они дюжинами взбирались на казуарины и рубили ветки гигантскими ножами. Срезали все фрукты, а вслед за ними и кусты. Когда я увидел, что они срубают единственное дерево во дворе, дававшее нам хоть какую-то тень, я решил, что пора установить некоторые границы.

– Эй, малышня, – проговорил я, вдруг почувствовав себя стариком. – Вот только дерево не рубите, пожалуйста.

– На следующее утро наш пикап измазали вонючим те ноном – островной эквивалент обматывания туалетной бумагой. Как и в любом другом уголке мира, на Кирибати не было более разрушительной силы, чем кучка одиннадцатилетних пацанов. Мой забор пустили на дрова. Сад и манговое дерево, которое я планировал вырастить, остались нереализованной мечтой.

Так мы и попали в зависимость от корабля. Каждые шесть недель или около того на Тараву прибывал корабль и привозил еду, которую австралийцы посчитали несъедобной. Ржавые банки с овощной массой, жирную тушенку, червяков вперемешку с рисом и мукой, резину, которую почему-то называли мясом, «кусочки» курицы, которые размораживали и замораживали столько раз, что упаковка стала квадратной, продукты, чей срок годности истек много месяцев тому назад. Все эти деликатесы стоили так дорого, что были недоступны большинству жителей Таравы, за исключением тех отчаявшихся душ, которые готовы были заплатить любую цену, чтобы съесть хоть что-то, кроме рыбы. К счастью, австралийский корабль привозил с собой пиво. Это было хорошо, потому что на Южной Тараве пиво очень любили. Изредка попадались картошка, апельсины и сыр, но тут надо было действовать быстро, потому что некоторые жены иностранцев, служивших на Тараве по контракту, имели привычку бессовестно закупаться оптом (не буду называть их имена, они и так себя узнают). Мы называли их «домохозяйки из Бонрики» по имени деревни, где они проживали в своих домах класса А. Но несмотря ни на что, с прибытием корабля среди ай-матангов на Тараве поднимался радостный переполох. По острову разлетались слухи о том, какие съедобные товары появились в магазинах, полки которых были обычно пусты.