Аркадий Фидлер - Тайна Рио де Оро Страница 19

Невозможно объяснить ему, в чем дело. Он упорствует и твердит, что мы хотим его обмануть. Тибурцио не понимает охотничьей страсти. Охота для него, лесного индейца, является обычной работой, необходимой для поддержания жизни. Поэтому Пазио встает и обращается к индейцу торжественным тоном, сурово хмуря брови:

— Послушай, Тибурцио! Можно ли тебе доверить великую тайну?

Тибурцио подозрительно смотрит на Пазио:

— Можно.

— Видел ли ты, как чужеземный сеньор в последние дни давал лекарства больному Альфредо?

— Си, видел.

— А видел ли, что Альфредо сегодня выздоровел?

— Си, он сегодня уже мог ходить.

— Так вот, сеньор в своей стране считается великим знахарем. У него есть много сильных лекарств: он изготовляет их из шкур зверей, которых непременно должен убивать сам. Лекарства, сделанные из шкур зверей, убитых другими охотниками, уже не такие сильные… Понимаешь ли ты теперь, почему сеньор приехал сюда и почему заплатит тебе больше, если зверя убьет он сам, а не кто другой?

Да, теперь Тибурцио понимает. Он окидывает меня полным уважения взгдядом и, снисходительно улыбаясь, говорит:

— Теперь вы сами видите, что я был прав. Вы скрывали от меня тайну. Хотели обмануть Тибурцио! — и добавляет с мягким упреком. — Надо было сразу же откровенно говорить со мной! — и, уже совсем успокоенный, спрашивает. — Когда вы хотите идти на охоту?

ШУПАДОР

На охоту мы отправляемся еще до полудня. Со мною идут Тибурцио и Пазио. Вишневский остается в лагере: заканчивает препарирование шкуры тапира.

В последние дни выяснилось, что леса в верхнем течении Иваи изобилуют дичью, поэтому мы направляемся туда. Они сырые, густые, дикие и поистине бескрайние, хотя много индейцев с Иваи и Марекуиньи все же добралось сюда и осело около Питанги, где живут белые поселенцы. Часть лесов там вырублена. Однако за вырубкой опять тянутся бесконечные леса, и никто из местных жителей не прошел их до конца. Впрочем, какой смысл в том, чтобы целыми неделями продираться сквозь недоступные и необжитые дебри к рекам Пикуира и Икуасси? Утвердилось мнение, что и там нет конца джунглям, поэтому и ходить туда не стоит.

Шагаем по тропинке вдоль берега Марекуиньи. После двух часов ходьбы отклоняемся от реки и вступаем в глубь леса по сильно заросшей травой тропинке. Несмотря на это, продвигаемся без задержек. После суматохи, царившей утром в лагере, приятно поражает окружающая тишина.

Закинув за плечо ружье, иду вплотную за индейцем, за его широкой спиной. Иду и думаю: сколько уже в жизни моей по ухабистым дорогам в неизведанных дебрях шагало впереди меня таких вот Тибурцио? Это были старые и молодые проводники разных национальностей, рас и темпераментов, преимущественно мои друзья. Все они были охвачены одной и той же охотничьей страстью: выслеживанием зверя. Бедный, добрый, преследуемый зверь — он объединял всех нас…

Мои воспоминания прерывает Тибурцио. Он останавливается и показывает пальцем вниз. На мягкой земле виднеются свежие следы трехпалых ног. Тибурцио разъясняет:

— Анта проходила тут сегодня утром. Приближаемся к шупадору.

Пазио держит револьвер наготове. Я тоже снимаю с плеча двухстволку, заряженную жаканом. Тибурцио несет мой запасной штуцер. Переходим ручей. Возле него Пазио остается в засаде. Мы с Тибурцио продолжаем путь. За ручьем тропинка поднимается на холм, покрытый густым подлеском такуары. Когда мы спускаемся с холма, кусты редеют и на расстоянии нескольких десятков метров можно обозреть пространство, тонущее в полумраке под необычайно пышной зеленью деревьев.

Тибурцио крадется все более осторожно. Он перестал смотреть на землю. Часто останавливается и шепотом напоминает мне, чтобы я ступал тише. Хорошо ему говорить! Он идет босяком, а у меня тяжелые, как свинец, и твердые, как броня, шнурованные сапоги.

Но вот мы вступаем в часть леса, сильно вытоптанную тапирами. Это так называемое барейро, где на пространстве более ста шагов нет почти никакой растительности, кроме толстых деревьев. Все тут уничтожено копытами тапиров. За барейро находится маленькая солнечная поляна, поросшая сочной травой. Под несколькими молодыми пальмами струится ручеек. Зрелище это так привлекательно, что напоминает иллюстрацию к красивой сказке.

— Шупадор! — шепчет Тибурцио, показывая на путаницу следов перед нами.

Итак, именно сюда сходятся тапиры. Мы осматриваем заросли, но зверя пока не обнаруживаем. В нескольких десятках шагов от поляны мы садимся на вывороченный ствол дерева, скрытый в кустах, и ждем. Тибурцио начинает усердно копаться в замке штуцера с намерением снять предохранитель. Шепотом просит объяснить ему, как это делается. Улыбаюсь, качаю головой и говорю ему на ухо:

— Подожди, не торопись!

Если бы я показал ему, как снимать предохранитель, то охваченный охотничьим азартом, он мог бы сам выстрелить при появлении зверя. Через минуту обескураженный Тибурцио оставляет штуцер и вместе со мной прислушивается к лесным отголоскам.

Где-то неподалеку кормится стая обезьян. Мы слышим их непрекращающийся угрюмый вой. Этот вой слышится, словно из-под земли, и странное дело: мы не можем определить, с какой стороны он доносится и как далеко от нас находятся обезьяны.

Яростно кусаются комары. Вытаскиваю из кармана табак и, поднося его под нос индейцу, спрашиваю:

— Фума?20

— Нао! — отвечает он и энергично трясет головой: курить нельзя. Поэтому я прячу табак, зато из другого кармана достаю фляжку с водкой.

— Агуа арденте?21 — спрашиваю Тибурцио.

Вижу осветившееся улыбкой лицо и слышу ответ:

— Си, си!

Делаем по глотку.

Проходят часы. Зверь что-то не появляется, поляна лежит перед нами тихая и мертвая. С самого утра небо покрыто тучами, но, несмотря на это, дождя нет, хотя со всех сторон и доносятся отзвуки далекой грозы.

Напряжение возрастает. За два часа до захода солнца мы слышим подозрительный треск ветвей поблизости от шупадора. Тибурцио многозначительно подмигивает мне. Я крепче сжимаю ружье. Замечаем, что кое-где колышутся ветки кустов. Не подлежит сомнению — это подходят к шупадору тапиры. В зелени зарослей на короткое мгновение мелькают серые неясные тени.

И тут, как на зло, поднимается ветер. Он дует как раз в сторону тапиров. В чаще воцаряется тишина. Видимо, звери почувствовали наш запах. Новый, еще более сильный порыв ветра. Тибурцио вдруг встает и замирает в такой позе, прислушиваясь к отзвукам далекого грома.

— Шува (дождь)! — испуганно шепчет он.

«Глупости!»— думаю я, вспоминая, что весь день гремело точно так же, как и теперь, однако дождя не было.