Жюль Верн - Агентство «Томпсон и К°» Страница 19

Все это трудно и медленно доходило до барона. Однако он вынужден был смириться. Робер успокоил церемонного Луиша Монтейру, извинившись перед ним от имени барона, и торговец вновь пообещал отремонтировать монокль.

Гамильтон и Робер поднялись на борт «Симью», когда сигнал созывал к столу. Обед прошел весело. Все восхищались началом путешествия, радовались царившему между ними согласию.

Если город Орта в какой-то мере и разочаровал туристов, то все сошлись на том, что природа была великолепна. Никто не забыл ни сравнения долины со Швейцарией, ни роскошных полей вблизи Понта Эскаламака, ни восхитительного возвращения вдоль моря под благословенной тенью больших деревьев.

Особенно горячо и пылко высказывался Блокхед. Он несколько раз повторил своим соседям, что никогда — вы понимаете, никогда! — не видел ничего подобного.

Что касается не согласного с таким мнением меньшинства, то им пришлось занять оборонительные позиции. Подавляющее большинство, оказавшееся на стороне Главного Администратора, вынудило Гамильтона и Саундерса хранить молчание.

Саундерс казался особенно мрачным. Почему? Неужели его характер был настолько отвратительным, что радость других вызывала у него протест? Или его самолюбие страдало от какой-то тайной причины, когда он видел, что все кругом довольны? Можно было вполне принять эту версию, слыша, как яростно, какими презрительными эпитетами он награждает своих спутников, довольных путешествием.

Не выдержав всеобщего веселья, он встал из-за стола и в скверном настроении поднялся на верхнюю палубу.

Свежий ветер постепенно успокоил его. На его тонких губах появилась ироническая улыбка.

— Да,— прошептал он,— это же пока медовый месяц. Все еще впереди…

Глава VII

НЕБО ЗАТЯГИВАЕТСЯ ТУЧАМИ

Едва забрезжила заря, сон пассажиров прервал непонятный шум. Машина гудела, палуба резонировала от ударов. Самые упорные «сони» вынуждены были отказаться от своего любимого удовольствия. Чертыхаясь и ворча, путешественники, даже не умывшись, высыпали на верхнюю палубу. По борту парохода стояли на якоре баржи с мешками угля; краны поднимали мешки и сбрасывали в трюм.

— Замечательно,— громко сказал Саундерс, когда Томпсон проходил мимо.— Неужели нельзя было заняться погрузкой на два часа позднее?

Это справедливое замечание вызвало одобрение.

— Действительно, неужели нельзя было подождать? — энергично одобрил Саундерса Гамильтон.

— Я тоже так считаю,— согласился с ними пастор[59] Кули, как правило очень покладистый.

Томпсон будто ничего не слышал. Улыбаясь пассажирам, он подходил то к одному, то к другому. Трудно было не поддаться его непобедимому доброжелательству.

В программе на этот раз значилась экскурсия на гору «Кальдейра», к «котлу», как обычно назывались вулканы на Азорских островах. Отправление точно в восемь часов. На набережной путешественников ожидали ослы и погонщики ослов.

Несмотря на обещания хозяина гостиницы, лошадей достать не удалось, и ни одно из этих благородных животных не унизило своим присутствием коротконогих собратьев. Только ослы, шестьдесят пять ослов и шестьдесят пять погонщиков, по одному на каждого осла! При виде этого стада среди туристов послышались протесты. Ехать на ослах! Сначала многие решительно отказались. Одни, например пастор, сослались на ревматизм, другие, например леди Гайлбат, выдвигали чисто женские доводы, третьи, в частности сэр Гамильтон, считали, что это унижает их достоинство.

Саундерс особенно не распространялся на этот счет, но казался отнюдь не самым последним из протестующих. Томпсон вынужден был дать объяснения. Протесты женщин, перебранка погонщиков, крики несогласных — все слилось в небывалой дисгармонии[60].

В глубине души большая часть путешественников благосклонно принимала происходящее, несмотря на комизм ситуации. Запертые в каютах на семь суток, выстроенные в шеренги на восьмой день, сейчас они расслабились. Эти чиновники, офицеры, торговцы, рантье[61], люди солидные по возрасту и положению, будто вернулись во времена своей молодости. И как молодые, так и старые, как тучные, так и худые — все весело уселись на ослов. Физиономия Саундерса становилась все более надменной, по мере того как оживлялись его спутники. Не говоря ни слова, он вскочил на своего осла.

Тигг ехал впереди.

Пока все спорили, его ангелы-хранители, Бесс и Мери, не теряли времени даром. Они осмотрели каждого из шестидесяти пяти ослов и все седла и выбрали для Тигга самое лучшее животное. И тот волей-неволей уселся на этого осла. Девицы продолжали окружать его самыми нежными заботами. Хорошо ли ему? Чего не хватает? Их заботливые руки проверяли длину стремени. Они подали ему узду, если применительно к ослу ее можно так назвать.

На Азорах нет вожжей. Их заменяет погонщик, вооруженный длинной острой палкой. Погонщик все время идет рядом с ослом и управляет им с помощью этой палки. Если осел движется слишком быстро или спуск оказывается крутым, погонщик просто-напросто придерживает животное за хвост.

— Это где как,— смеясь сказал по этому поводу Роже.— У нас удила крепятся с другой стороны, вот и вся разница.

Когда можно было трогаться в путь, Томпсон заметил, что три осла остались без владельцев. Среди отсутствующих значился напуганный возможными землетрясениями Джонсон. Двумя другими были, конечно, исчезнувшие накануне молодожены.

В восемь тридцать наши всадники — вернее сказать, ословсадники — двинулись в путь. Впереди «гарцевал» Томпсон, сбоку — его помощник Робер, а позади, привычно выстроившись по двое, следовала вся колонна.

Шествие эскорта[62] из шестидесяти двух кавалеристов-ословсадников в сопровождении стольких же погонщиков стало настоящей сенсацией на главной улице города. Все, кто смог вырваться из сладких объятий сна, появились в дверях и окнах. Среди них был и весьма церемонный Луиш Монтейру. Одетый в просторное пальто, прислонившись к косяку двери, он невозмутимо смотрел, как движется длинная кавалькада[63] туристов, и ничем не выдавал своего отношения к увиденному. Но вдруг эта олицетворяющая хорошие манеры статуя оживилась, взгляд заблестел: он увидел сэра Гамильтона.

Не будучи вооружен моноклем, барон все же узнал своего сурового учителя вежливости и, помертвев в душе, послал ему самое теплое приветствие. Гордый Луиш Монтейру ответил на него, согнувшись до земли, и сразу же вернулся в свою лавку. Получив наконец удовлетворение, он без сомнения начал теперь чинить монокль.