Бенгт Даниельссон - Счастливый остров Страница 2

Читатель, однако, скажет спасибо автору уже за одно то, что он правдиво описал порядки и нравы на своем «счастливом острове».

А это имеет очень большое значение, и вот почему.

Одна из важнейших задач этнографической науки состоит, как известно, в изучении первобытно-общинного строя, его развития и разложения. Высказывались разные взгляды на эту древнейшую эпоху человеческой истории. Одни ученые и мыслители склонны были идеализировать эту эпоху, рисуя ее каким-то золотым веком, так смотрели на вопрос, например, французские просветители XVIII в., создавшие идиллический образ «доброго дикаря». Другие, наоборот, изображали в самых мрачных красках дикарское прошлое человечества, как период людоедства, постоянных войн, зверских нравов; таком был взгляд некоторых буржуазных эволюционистов XIX в.

Льюис Морган и особенно Фридрих Энгельс первыми дали верную оценку людям общинно-родовой эпохи, показали и положительные и отрицательные черты этого строя. Основой такой оценки послужило главным образом изучение быта индейских племен Северной Америки (ирокезов и других). Морган и Энгельс заложили начало серьезному научному изучению проблемы первобытно-общинного строя, дальнейшее его изучение требовало привлечения нового, более обширного и разнообразного сравнительного материала. Между тем по мере развития науки о первобытности как части этнографической науки все более сокращался пригодный для этого фактический материал: наиболее отсталые племена внеевропейских стран, сохранившие у себя больше всего черт общинно-родовых порядков, быстро исчезали под натиском колонизаторов, а те, которые выживали, неизбежно утрачивали свой самобытный социально-экономический и культурный уклад. В наши дни этнограф-марксист, желающий уточнить и расширить на новом материале учение о первобытно-общинном строе, располагает лишь очень немногими, прямо единичными кусками такого материала. Только в самых укромных, малодоступных уголках земного шара поныне сохранились мелкие племена, не испытавшие или сравнительно мало испытавшие тлетворное воздействие колониализма и капиталистической «цивилизации».

Но немногочисленные остатки древних укладов очень трудно изучать. Некоторые сохранившие еще свои обычаи племена Южной Америки — ауки, гуаяки, ширишуана и другие — всячески уклоняются от соприкосновения с «белыми» людьми. Во внутренние области Новой Гвинеи, где тоже остались племена, почти не затронутые европейским влиянием, очень нелегко проникнуть. В некоторые области сами колониальные власти запрещают по тем или иным соображениям въезд посторонних лиц. К таким «закрытым» областям принадлежит архипелаг Туамоту, в том числе островок Рароиа.

Б. Даниельссону необычно повезло, когда он, и по счастливому стечению обстоятельств и благодаря собственной настойчивости, сумел поселиться как раз на этом островке, — да еще поселиться в качестве желанного гостя и друга островитян. Если он хотел серьезно изучить народ, почти нетронутый гнилым духом капиталистической наживы, обладающий собственной, по-своему развитой культурой, он не мог бы отыскать лучшего места для такого изучения.

Конечно, влияние капиталистической системы и европейской культуры сказалось, и заметно сказалось, на экономике и быте островитян Рароиа. Они втянуты в товарные отношения, продают скупщикам копру и жемчужные раковины, покупают разные привозные товары и высоко ценят их. Они подчинились порядкам, установленным французскими властями. Они крещены, посещают католическую церковь, читают библию. Все это верно. Но все это, как хорошо увидел Даниельссон, остается лишь поверхностным налетом, еще не разрушившим ни экономического уклада, ни народных традиций, ни психического склада жителей острова Рароиа. Они продают продукты своего труда на деньги, но цены Деньгам не знают и покупают на них ненужные вещи. Подчинение начальству — лишь формальное, потому что для самих колониальных властей этот крошечный островок особой ценности не представляет и они поэтому передали управление местным вождям. Католическая религия воспринята островитянами с чисто внешней стороны: им нравится праздничное богослужение, колокольный звон, занятные рассказы в библии… По существу же традиции общинно-родовой эпохи сохранились на острове доныне.

Автор рассказывает обо всем этом в живой, занимательной форме, хотя и весьма несистематично.

Прочные навыки коллективизма в производстве и распределении; полнейшая нерасчетливость в потреблении; архаические формы брака и семьи — «парная» семья по терминологии Моргана и непризнание моногамного брака, который старались привить миссионеры, независимое положение женщин в семье и в обществе; коллективное воспитание детей и общераспространенный обычай приймачества — усыновления; необычайное радушие и гостеприимство; жизнерадостность и беззаботность; полное отсутствие преступлений — все эти характерные черты говорят о наличии остатков общинно-родового быта. Здесь еще сохранились простые, естественные отношения между людьми, исчезнувшие всюду, где господствует буржуазия, которая «не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного „чистогана“» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 4, стр. 426). На этом фоне особенно ярко выступают пороки капиталистического строя, доведенные до крайности в современную эпоху империализма.

Имущественное расслоение на острове Рароиа, конечно, весьма заметно, и оно порой сочетается с примитивными формами эксплуатации (см. стр. 166, 168 и др.), но это еще не классовый общественный строй. И вот этот-то своеобразный переходный общественный порядок обрисован автором книги ярко и наглядно, со всеми его хорошими и дурными сторонами.

Читатель встретит, пожалуй, с недоверием то, казалось бы, слишком идеализированное изображение быта и нравов островитян Рароиа, какое дает наш автор. Но в основе их лежат порядки, унаследованные от общинно-родового строя. Вспомним глубоко сочувственную оценку, какую давал этим порядкам Энгельс, — имевший в виду, правда, в первую очередь не полинезийцев, а индейцев Северной Америки. Энгельс писал по этому поводу:

«И какая чудесная организация этот родовой строй при всей ее наивной простоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворянства, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без процессов — все идет своим установленным порядком. Всякие споры и недоразумения разрешаются коллективом тех, кого они касаются, — родом или племенем, или отдельными родами между собой… Хотя общих дел гораздо больше, чем в настоящее время, — ведь домашнее хозяйство ведется у ряда семейств сообща и коммунистически, земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование для домашнего хозяйства, — тем не менее нет и следа нашего раздутого и сложного аппарата управления… Бедных и нуждающихся не может быть — коммунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отношению к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны и свободны, в том числе и женщины…»[4]