В. Цареградский - По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг. Страница 2

В. Цареградский

Глава I. И снова в неведомый край

Приглашение в Инцветмет

В тот апрельский день 1930 года я задержался в Инцветмете [1] дольше обычного. Решалась судьба Второй геологической экспедиции на Колыму. Собственно, решение об организации этой экспедиции было принято научным советом, Геолкома еще в конце 1929 года, когда руководитель Первой Колымской экспедиции Юрий Александрович Билибин сообщил о значительных результатах наших исследований. Его краткий, но яркий по убедительности доклад, весомые доказательства — образцы горных пород, пробы золота, полевые карты, фотографии — все произвело на присутствующих сильное впечатление. К тому же Ю. А. Билибин сделал смелые выводы о перспективной золотоносности не только обследованного нами района — бассейна рек Среднекана и Утиной, но и более обширной территории Колымы. Поэтому Геолком сразу принял решение продолжить исследование бассейна Колымы в 1930 году.

И вот стремительно приближалась весна — пора разъезда геологов на полевые работы. Уже были определены средства для экспедиции, и нужно было вплотную приступать к ее организации. И вдруг Юрий Александрович решительно отказался от поездки на Колыму, сославшись на незавершенность отчета по Первой экспедиции и на семейные обстоятельства. Руководство Второй экспедицией он рекомендовал поручить мне.

Это явилось большой неожиданностью и для дирекции Инцветмета и особенно для меня. Все мы, участники Первой экспедиции — Эрнест Бертин, Сергей Раковский, Евгений Игнатьев, Дмитрий Казанли и я, были уверены, что экспедицию на Колыму вновь возглавит Юрий Александрович и никто другой. Я надеялся, что опять буду его заместителем и начальником одной из геологопоисковых партий, что Раковский и Бертин в летнее время будут начальниками поисковых отрядов, а зимой — руководителями разведочных участков, что астрономо-геодезическую партию, как и прежде, возглавит Дмитрий Казанли, а Евгений Игнатьев снова поедет рабочим. Намечались еще одна-две геологопоисковые партии, формирование которых предполагалось начать с руководителей.

Казалось, все было ясно, и вдруг отказ Билибина. Эта весть нас просто ошеломила. Ведь Юрий Билибин к тому времени был уже известным геологом-золотоискателем. После окончания Ленинградского горного института он два года успешно работал геологом на Алдане в конторе Союззолота, и по рекомендации того же Союз-золота его назначили в 1928 году начальником Первой Колымской экспедиции.

Меня до Первой экспедиции в кругу геологов больше знали как начинающего палеонтолога. В то время я с увлечением работал в Геолкоме у Анатолия Николаевича Рябинина — профессора по кафедре палеонтологии Горного института. Мне поручили исследование крупных морских ископаемых ящеров-мезозавров из коллекции, собранной сотрудниками Геолкома. Я изучал имевшиеся остатки скелетов, а один наиболее полно сохранившийся из нового рода Доллозаурус мне удалось, восстановить целиком, и его выставили в музее Геолкома (ныне ВСЕГЕИ [2]).

Несмотря на то что я с большим увлечением занимался палеонтологией и уделял ей очень много времени, целиком моих интересов она не поглощала. Уже в ту пору меня привлекали закономерности геологического строения Земли — тектонические и магматические процессы и их взаимосвязи, пространственные и глубинные закономерности распространения полезных ископаемых, их зональное распределение. Но об этом мало кому было известно.

Кроме того, еще в раннем возрасте у меня пробудилась страсть к путешествиям. Знакомые лишь по скудным описаниям в книгах неведомые страны с их обитателями, экзотическим растительным и животным миром неодолимо влекли меня. В детстве я со своими сверстниками «путешествовал» по окрестностям нашего села, располагавшегося на берегу большого притока Волги — реки Черемшан. Эти походы совершались в окружающие село леса, луга, на ближние холмы, древние террасы реки. Иногда на лодке мы поднимались вверх по реке, по ее притокам и старицам или большим озерам, куда лодка перетаскивалась волоком. Но чаще всего в эти походы я отправлялся с моим дедом, заведующим сельской школой, или со школьным сторожем. Оба они были страстными рыболовами, охотниками и грибниками.

О школьном стороже Иване Васильевиче Медвеженкове. следует рассказать особо. Мордвин по национальности, Медвежепков обладал не только своеобразно красивым лицом и крепким телосложением, но и достаточно высокими нравственными. устоями и. не довольствовался лишь хлебом насущным. Он самостоятельно выучился бегло читать и писать и вообще от природы был одаренным человеком. Много длинных зимних вечеров провели мы с ним, сидя перед раскрытой дверцей одной из топящихся печей школы, как перед костром. Всматриваясь в причудливо танцующее пламя, я затаив дыхание часами слушал увлекательные рассказы Ивана Васильевича о его поездках на Урал, Украину, в Среднюю Азию, на Кавказ и по Волге в поисках счастья и работы по душе. Немало легенд, старинных преданий, удивительных историй знал он также. И для меня эти встречи с Медвеженковым не прошли бесследно. Уже в девяти-двенадцатилетнем возрасте я мечтал о путешествиях в далекие неведомые края. Хотелось скорее вырасти, многому научиться, испытать на себе трудности, чтобы суметь преодолеть их, стать мужественным, выносливым, как герои Джека Лондона, моего любимого тогда писателя.

В юности олицетворением этого неведомого края, таящего много опасностей, неожиданностей, дающего простор дерзновенной мечте, стали для меня Крайний Север и Дальний Восток. И поэтому, когда мне в 1926 году предложили участвовать в Южно-Алданской экспедиции Геолкома, я временно оставил палеонтологию и начал заниматься поисками золота. Итак, к памятному дню апреля 1930 года у меня за плечами был трехлетний стаж золотоискателя. Два года из них — 1926 и 1927—я еще студентом Горного института работал в Южно-Алданской экспедиции. Колымская же экспедиция 1928–1929 годов, по сути, была моим первым боевым крещением после окончания института. И конечно, рекомендация Ю. А. Билибина возложить руководство Второй экспедицией на меня явилась крайней неожиданностью. До этого руководство геологической экспедицией, тем более столь отдаленной, еще ни разу в Геолкоме не поручалось таким молодым специалистам. Вероятно, в этом сказалось веление времени — делать ставку на молодежь.

Тем не менее принятие окончательного решения несколько затянулось. Раковский и Бертин начали терять терпение и веру в то, что экспедиция состоится в этом году. Мы уже по опыту Первой экспедиции хорошо знали, какой предстоит путь и сколько на него нужно времени. Ведь в тот период самолетов было очень мало, а о вертолетах мы и не слышали. На всей огромной территории Северо-Востока ни аэродромов, ни посадочных площадок с запасом горючего вообще не существовало. Нам предстояло ехать от Ленинграда до Владивостока 10–11 дней поездом, оттуда плыть 10 дней на грузовом пароходе (их в то время фрахтовали в Японии или Китае) до бухты Нагаева, далее несколько сот километров от побережья до района работ добираться караваном вьючных лошадей через тайгу, сплавляться по рекам на плотах или лодках, изготовленных своими руками. На все это должно уйти более трех месяцев. На геологопоисковую работу и съемку оставалось в первый год не более полутора месяцев. Если же опоздать к отходу из Владивостока весеннего парохода, то вообще придется зимовать в ожидании следующего летнего сезона, потеряв год. Вот такие грустные перспективы тревожили тогда всех нас.