Роальд Потапов - Неведомый Памир Страница 20

Что было удивительно, так это равнодушие гусят к воде. Если ангыр мог не вылезать из луж часами, с наслаждением ныряя, плескаясь и поминутно склевывая разных мошек с поверхности, то гусята, поплескавшись несколько минут, сразу же выходили на берег и шли в воду снова не раньше как через два-три часа.

На суше они либо щипали траву, либо, уютно устроившись на солнцепеке, подолгу дремали. Зато в воде они нередко проделывали странную процедуру. Внезапно, словно по команде и без какой-либо видимой причины, гусята начинали стремительно нырять, то погружаясь, то пулей выскакивая на поверхность, то и дело резко меняя направление. Это продолжалось пять-десять секунд, после чего птенцы спокойно выходили на берег и мирно принимались щипать травку.

Отработанность и слаженность всей процедуры, несомненно, говорили о ее наследственном характере, а, следовательно, о большом значении ее в жизни гусят. Могу только предположить, что подобные действия — средство, помогающее птенцу спастись от нападающего хищника. Стремительные броски в разных направлениях, безусловно, должны сбивать преследователя с толку.

Постепенно, день за днем гусята превращались из несуразных лохматых созданий в рослых, красивых птиц, надевающих первый, юношеский наряд. Этот наряд отличается от взрослого только раскраской головы и шеи: у молодых гусей отсутствуют красивые белые и черные полосы, так украшающие взрослых птиц. Мне очень хотелось проследить, как молодые гуси линяют и приобретают взрослый наряд. Мы решили взять гусей с собой в Ленинград. Да и жалко было, провозившись с этими забавными птицами все лето, бросать их здесь на произвол судьбы. И гуси поехали с нами.

Для начала кряки-путешественники, как мы их называли, вынесли почти семисоткилометровую тряску по адским дорогам Памира и Бадахшана, преодолев автомобильный маршрут Мургаб — Душанбе. Они только жалобно пищали, когда машину особенно жестоко подкидывало на ухабах. И вот в конце августа после холодных памирских долин они очутились в раскаленном летним солнцем Душанбе.

К счастью, у нас было, где остановиться. При домике моих старых друзей был уютный дворик, скрытый под зеленой крышей винограда: посреди него возвышался небольшой бассейн. Гуси быстро отошли после тяжелой дороги, и видно было, что они не прочь поселиться здесь насовсем. Но впереди еще оставалось самое трудное — железная дорога.

Сначала мы ознакомились со всеми правилами перевозки крупного и мелкого скота, а также птиц. Хлопот было много. Днем я бегал по раскаленным улицам, доставал различные ветеринарные справки на свое стадо, а вечерами сооружал специальную клетку, которая должна была удовлетворять всем взыскательным запросам строгой железнодорожной администрации.

То и дело возникали самые неожиданные препятствия. Ветеринарный спец при станции, с явным подозрением выслушав мой рассказ, огорошил меня категорическим заявлением: «Что ты тут мне говоришь! На Памире ни озер, ни гусей никаких нет!» Применив все свои дипломатические способности, я на самых извинительных нотах долго пытался доказать сему ученому мужу, что все сказанное мною — правда. В конце концов, мы нашли с ним общий язык, и помимо искомой справки он даже дал мне еще кусок решетки для клетки. Можно было трогаться в путь.

Бедные гуси! Каково им было вновь очутиться в тесной клетке, да еще в темном багажном вагоне. Особенно тяжело было первые сутки, когда мы проезжали изнывавший от зноя юг Средней Азии. Вагоны на солнце раскалялись чуть ли не добела, превращаясь внутри в форменные душегубки. Гуси громко верещали, что очень раздражало персонал, сопровождавший товарный вагон. Мы выслушивали недовольное ворчание на каждой остановке, когда опрометью бежали к вагону, чтобы налить узникам свежей воды и нарвать где-нибудь у полотна зеленой травки.

Несмотря на все опасения и тревоги, дорога окончилась благополучно, и в один прекрасный день четыре горных гуся и ангыр с Памира очутились на станции Комарове под Ленинградом.

На улицах этого поселка они впервые стали учиться летать. Разбегаясь, гуси поднимались в воздух на высоту человеческого роста, пролетали несколько метров и снова опускались на дорогу. Подобные тренировки до предела изумляли, а то и пугали редких прохожих. Ангыр Марамой, сохранивший свой мрачноватый характер, ухитрился куда-то удрать уже на следующий день и наверняка закончил свою короткую, но богатую приключениями жизнь в зубах какого-нибудь пса. Но гуси не проявляли никакого стремления ни убегать, ни улетать. В октябре у них началась линька головы, неясно обозначились наметки черных полос взрослого наряда, которые становились отчетливее с каждым днем. Я все ждал, когда же у них прорежется взрослый голос и они начнут басовито, по-взрослому, гоготать. Но весь сентябрь они по-прежнему пищали и только в середине октября начали время от времени громко гакать.

Наступил октябрь. Над Комаровой потянулись к юго-западу гусиные стаи. Некоторые из них шли очень низко, и наши гуси не могли их не видеть и не слышать. Признаться, я очень опасался, что наши питомцы попробуют присоединиться к первой же стае. Ведь в середине — конце октября, когда лед начинает сковывать озера, улетают гуси и на Памире. Они летят прямо на юг, через высочайшие хребты мира, сквозь стремительно несущиеся снежные тучи. Высота, которой достигают при этом гусиные стаи, изумительна. Однажды на снимке Солнца, сделанном днем 11 сентября в обсерватории Дехра-Дун у южного подножия Гималаев, было обнаружено изображение стаи гусей. Благодаря этому удалось высчитать высоту, на которой летела стая, и высота эта оказалась более девяти километров!

Но в отличие от своих родичей наши питомцы не проявляли абсолютно никакого стремления к перелету. Только иногда они поднимали голову, коек на пролетающую стаю одним глазом, а потом спокойно продолжали заниматься своим делом.

В конце октября, когда мы окончательно перебрались из Комарова в Ленинград, гусей пришлось сдать в зоопарк. Одного из них я занес в Зоологический институт показать коллегам, но наш приличный, воспитанный гусь там несколько оскандалился. Выпущенный из мешка, он сразу же обронил визитку на сверкающий чистотой пол, а потом раза два гагакнул изо всех сил. Звук этот, вполне уместный среди диких гор, грянул в почтенной тиши академических кабинетов словно гром. Моментально со всех сторон сбежались любопытные.

Впоследствии мы несколько раз навещали в зоосаду своих питомцев, которых там поселили вместе с другими водоплавающими птицами, в пестрой компании различных гусей, лебедей и уток. Когда мы подходили к решетке, Лариса подавала особый голос, которым обычно звала их на Памире. И взрослые красивые птицы, мирно дремавшие где-нибудь в уголке, заслышав знакомый зов, настораживались, вытягивали шеи, начинали беспокойно совещаться и потом дружно бежали к нам…