Ннаталья Жуковская - Судьба кочевой культуры Страница 20

Резчик по дереву Шагдарсурэн уже ожидал нас в своей юрте. Беспроволочный, безотказно работающий веками телеграф монгольских степей уже сообщил ему, что им интересуется «экспедиция из Москвы». Анкетные данные нашего информанта скуповаты: 41 год, образование — незаконченное среднее, должность — бухгалтер, женат, имеет семерых детей от трех до двадцати одного года. Резьбой по дереву начал увлекаться с тринадцати лет. Получить профессиональное художественное образование не позволила смерть родителей, пришлось рано идти работать и растить младших братьев и сестер. Сейчас семья, хозяйство, шестидневная рабочая неделя, а за пределами всего этого — свой собственный, мало кому открытый и доступный мир — оживающее под рукой дерево, превращающееся в знакомые с детства образы коня, верблюда, яка, коровы. Кроме них он вырезает доски с изображением двенадцати животных восточноазиатского зодиакального цикла, предметы бытового назначения (например, скребки для соскабливания застывшего пота с лошадей), юбилейные деревянные вазы (в честь пятидесятилетия республики, двадцатилетия сельскохозяйственного объединения) и просто орнаментальные мотивы. Шагдарсурэн несколько раз участвовал в аймачных и республиканских выставках, его работы есть в музее города Мурэна, центра Хубсугульского аймака. Но в основном он вырезает для себя, своих друзей и детей. Во многих юртах мы встречали лошадок, верблюдов, львов с его именем и обязательно датой изготовления. И у меня дома на полке стоит теперь розовая лошадка, кося темным глазом на незнакомое окружение. Почему розовая? Может быть, не было под рукой другой краски, а возможно, именно такой увидел ее однажды Шагдарсурэн в ранних красках утренней зари. Кто знает? Наверное, сам автор, но он на объяснения скуп.

Юный сын Шагдарсурэна Ганболд — его ученик и, возможно, будущий наследник отцовского мастерства. Он единственный в семье, кто не просто с любопытством следит за работой отца, а пытается сам что-то вырезать из дерева — иногда довольно удачно. Правда, нож пока еще великоват для его маленьких рук, но терпения и усидчивости уже хватает. И пока все остальные малыши играют в свои немудреные игры, он с недетской серьезностью вырезает голову барашка, глядя на которую вспоминаешь примитивный реализм первобытной скульптуры.

Жена Шагдарсурэна пришла с работы уже в самом конце дня, и до ее прихода роль хозяйки исполняла тринадцатилетняя дочь. Вызывала уважение та серьезность, с какой она заваривала чай, разносила его гостям, угощала нас сушеным творогом, вкусными молочными пенками и бином — многослойным жареным блином, насчитывавшим более 25 тонких слоев, хрустящих по краям. Выпили и архи. Какой же хозяин отпустит гостей без нее?

Тем временем нас уже ждал директор музея истории — такой теперь имеется в каждом сомонном центре. В нем собраны чучела животных, обитающих в окрестных лесах и степях, образцы полезных диких и культурных растений, картины художников-самоучек с достопримечательными окрестными пейзажами, кое-какие материалы по дореволюционной истории здешних мест. Музей сомона Жаргалант нас приятно удивил обилием и качеством исторической экспозиции. От бывшего местного монастыря Араин-хурэ, закрытого в начале тридцатых годов, осталось кое-какое монастырское имущество — иконописные и скульптурные изображения богов, музыкальные инструменты, одежда и головные уборы лам, четки, блюда для сбора жертвоприношений и прочий храмовой реквизит. Тут же висел полный комплект мужской и женской одежды знатных монголов, хранились предметы их быта — сундук, трубка, ножны и нож, женские украшения, письменный прибор. А среди висевших в кабинете картин особенно впечатлял портрет Ундур Гонгора (Высокого Гон-гора), чей рост был два метра сорок сантиметров. Он изображен рядом с женой и детьми, что особенно подчеркивает это его необычное и непривычное для монголов физическое качество, удивительное даже в нынешний век акселерации.

Выйдя из музея, мы зашли в единственное уцелевшее от бывшего монастыря здание главного храма. Постройке было более ста лет, но глядя на нее, испытываешь уважение к ее безымянным строителям. Опорные столбы поражают стройностью и прочностью, вдоль боковых стен тянется крепкая двухъярусная галерея, прекрасная акустика позволяет слышать во всех концах и на всех ярусах здания даже негромкий разговор. Сейчас в бывшем храме склад сельхозобъединения, в котором хранятся шерсть и шкуры. Отсюда их грузят на машины и везут на Промкомбинат в Улан-Батор, где изготовляются шерстяные одеяла и ковры, кожаные и меховые изделия.

И снова сумерки. Рабочий день закончен. Мы идем пешком к месту вчерашней ночевки. Это недалеко, но непросто: после сегодняшнего дождя все ручьи, пересекающие наш путь, взбухли, и переход через каждый из них сопряжен с рядом хитростей — кое-где приходится прыгать, а кое-где сооружать мостик из камней. Наконец, мы возле нашей машины. Какой приятный сюрприз: на сковороде весело шкварчат маслята, рядом бидон с красной смородиной и жимолостью. Ясно, что и Костя не потерял день даром. Правда, мои коллеги Ням и Даваацэрэн, как и все монголы, не любят грибы и есть их не стали, но зато пшенный пудинг со смородиной их вполне удовлетворил. Ну, а чай есть чай. Он завершает нашу вечернюю трапезу, да и весь день в целом. Уже темно. Мы залезаем в свои спальные мешки и еще некоторое время продолжаем обмениваться впечатлениями сегодняшнего дня. Наконец и разговоры затихли. Со звездами все в порядке — значит, ночью дождя не будет. Завтра вторник, 21 августа.

Летом 1988 года я опять приехала в Жаргалант. Новая тема, новые научные задачи привели меня в уже знакомый сомон. Он был так же красив, как и прежде — та же лиственничная роща, те же озорные ручьи и небольшие притоки, бегущие в реку Идэр. По-прежнему забит мешками с шерстью старый храм, а вот ни свиней, ни разноцветных поросят уже не видно.

Старые знакомые Магсаржалам и Шагдарсурэн и их жены Сосорбарам и Дудари узнали меня сразу же и с монгольской степенностью начали расспрашивать, как дела да что нового в Москве, в которой они никогда не были. Обе хозяйки, как и девять лет назад, щедро угощали меня чаем и кормили всем, что к нему полагается. Магсаржалам оказался всеведущ и всезнающ и в тех вопросах, которые интересовали меня сейчас. А Шагдарсурэн, теперь уже не бухгалтер, а бригадир одной их четырех бригад сельскохозяйственного объединения, отложив в сторону свои отчеты и ведомости, сел играть со мной в шахматы, да не в обычные, а в настоящие монгольские (шатар), где вместо короля — сидящий на троне нойон, вместо королевы — большая красивая львица, вместо офицера — верблюд, а роль пешек выполняют маленькие львята. Эти шахматы Шагдарсурэн сам вырезал из кедра и березы, и потому играть в них было особенно интересно. На прощание, зная мою любовь ко всяким монгольским древностям, он подарил мне цацал — ритуальную ложку с девятью углублениями, из которой раньше брызгали молоком духам неба, земли и юрты. Эту ложку он сделал сам в традиционной народной манере. И бегут по ее рукоятке конь, коза, овца, верблюд и як — представители пяти видов скота, из которых всегда состояло стадо монгольских кочевников, основа их материального благополучия.