Юрий Давыдов - Плау винд, или Приключения лейтенантов Страница 20

Рубеж Джеймса Кука остался позади. Однако путь вперед был заказан. Ну что ж, не сразу Москва строилась. Шаг за шагом, терпеливой отважностью победят капитаны Северо-западный проход. И Васильев ложится на обратный курс. Зимние месяцы отдаст он исследованиям в Тихом океане; будущим летом, собравшись с силами, повторит штурм Ледовитого.

Десятый день раздельного плавания «дивизии» подходил к концу, когда шишмаревские марсовые восторженно заголосили: показались паруса «Открытия»!

Минула ночь, утро забрезжило чистое, и над палубами судов при кликах «ура» взлетели шапки.

Наш мимолетный знакомец дон Луи Аргуэлло по-прежнему «царствовал» в Сан-Франциско. Ему давно уж осточертели и гарнизонные учения, и картежная игра, и заплывшие жиром падре.

Ноябрьский вечер дон Луи провел по-всегдашнему: в захмелевшей компании было немало смешного и ничего веселого.

На другой день слуга еле добудился дона Луи, и едва тот продрал очи, как услышал пушечный салют. Появление судна всегда было событием необыкновенным: испанские власти все еще не желали заводить в колониях морскую торговлю. Комендант вскочил, ополоснул мятое, заспанное лицо холодной водой, надел мундир и направился к пристани.

И точно: трехмачтовый шлюп стоял на рейде. От него уже отвалил ялик. Ялик подошел к пристани, и морской офицер Алексей Лазарев представился кавалерийскому офицеру Луи Аргуэлло. Испанец спросил Алексея, не знаком ли ему другой Лазарев, по имени Мигэль. Алексей кивнул: Михаил – его родной брат.

– О, – обрадовался Аргуэлло, – я помню, как капитан дон Мигэль гостил у нас. Корабль «Суворов»? Да? Черт возьми, я все отлично помню, сударь. Это было за год до «Рюрика».

И, вспомнив бриг, Аргуэлло с живостью осведомился, нет ли на этом русском корабле – он показал на «Благонамеренный», – нет ли кого с «Рюрика». Услышав «Шишмарев», комендант тотчас пригласил офицеров к себе домой.

На другой день к «Благонамеренному» присоединилось «Открытие». Если Капитанская гавань на Уналашке и залив Коцебу служили промежуточными опорными пунктами для северных исследований, то в Сан-Франциско готовились шлюпы к научным занятиям в южных широтах.

Баркасы повезли на берег астрономические инструменты и палатки, повезли кирпич, захваченный еще в Кронштадтском порту, мешки с ржаной мукой. Матросский заботник капитан Васильев недаром прошел добрую школу на черноморских кораблях Ушакова; он решил побаловать служителей свежими хлебами.

На берегу из русских кирпичиков сложили русскую печь. Вскоре вахтенные, принюхиваясь к бризу, уже чуяли домовитый запах ржаных хлебов, а на зорях баркасы доставляли командам теплые караваи.

Экипажи приводили в порядок парусное вооружение. Штурман Рыдалев и капитан Шишмарев с мичманами занялись описью залива Сан-Франциско.

К февралю 1821 года такелажные работы были закончены, и дон Луи опечалился. Каждый раз, когда корабли уходили из гавани, он ощущал едкую тоску.

Самые золотые сны, заметил Шиллер, снятся в тюрьме. Алексей Лазарев мог бы добавить: и на корабле…

Алексей заложил руки под голову и постарался вновь представить все, что ему недавно пригрезилось. Однако пленительный облик Истоминой никак не являлся лейтенанту. Он вздохнул, сунул руку под подушку и достал миниатюрный портрет: сердечный друг Дуняша, чуть склонив гладко причесанную головку, томно глядела на Алешеньку.

Даже венецианки и далматинки, которыми пленялся он, плавая мичманом в эскадре Сенявина, – даже они не могли сравниться с Дуняшей. Ах, как далек он в сей час от нее, как далек от Петербурга! Розовая жизнь была у него в Петербурге: гвардейский экипаж, балы, придворные яхты, петергофские празднества. Вот и теперь над гранитами Санкт-Петербурга мерцают белые ночи. В ресторациях и кондитерских огней не зажигают, но столичные франты читают «Гамбургский вестник»: в белые ночи сиживать за столиком именно с этой газетой – высший шик. А гулянья в Летнем саду? Все призрачно, все таинственно, как сами белые ночи. Чудо, ей-ей, чудо…

Впрочем, на кого сетовать? Сам напросился в дальний вояж, сам подал рапорт начальству и добивался назначения к Шишмареву. Нечего тужить, брат! Пробьют склянки – марш на палубу. А на палубе, поди, снег да туман, и окрест льды, льды…

Лейтенант поцеловал Дуняшу, спрятал портрет и потянулся к столу за своими поденными записками. Рассеянно перелистал страницы, исписанные коричневыми чернилами. Вот зимние заметы о Сандвичевых островах и Ново-Архангельске, а вот и теперешние, лета 1821 года.

В три часа ночи, когда мыс Сердце-Камень находился от нас на юго-запад, мы увидели лед, простиравшийся от северо-запада к западу-юго-западу. Он состоял из больших и малых кусков, сплотившихся весьма тесно, отчего никакого прохода между оным не было. Быв тогда в широте 67°6'N, долготе 188°42'О, мы легли к берегу вдоль льда, который беспрестанно занимал все пространство между оным и нами, отворачивая к югу. Наконец, идя все вдоль льда, мы увидели себя совершенно им окруженными, как бы в озере, только оставался проход к северо-востоку, куда и направили мы путь свой. На льду лежали моржи в великом множестве и по стольку на каждой льдине, сколько могло поместиться, отчего лед казался черным…

Ветер дул сильными порывами, иногда было тихо, но волнение развело весьма сильно. Мы радовались такому ветру, думая, что онным много льда уничтожится и очистит нам путь к Северу…

В сие время показался мелкий лед, плававший отдельно, а в половине первого часа сквозь туман оный, густо сплотившийся, прямо перед нами, почему, поворотя, легли в дрейф, чтобы, обождав прочистки тумана, видеть, куда можно поворотить путь…

Склянки пробили, и Алексей, отложив дневник, выбрался на палубу сменить вахтенного офицера. «Дивизия» Васильева опять шла на север, «Благонамеренный» держался азиатского берега, «Открытие» – американского.

Паруса обледенели,

Матроз лицы побелели…

В числе прочих гидрографических задач Васильев предписал Шишмареву, «пройдя Берингов пролив, искать прохода вдоль северо-восточного берега Азии и в Северном море».

А если льды не пустят, тогда, приказывал Васильев, «предпримите курсы к северу по разным направлениям, а буде найдете идти невозможным, постарайтесь берег Азии описать подробно до широты, какой вы можете достигнуть».

В первый день августа «Благонамеренный» был на широте 70°13' , а два дня спустя огорченный Шишмарев признал, что далее «идти невозможно». Да и как было идти? Вокруг точно из пушек палили: льды громоздились, лезли, грохотали, сшибались. И пятисоттонный корабль со всеми своими палубами, мачтами, орудиями стонал, как раненый, медленно и страшно кренясь на левый борт.