Рувим Фраерман - Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца Страница 21

— Геодезия — особый класс, того в расчет не берем, — отвечал Курганов Васе. — А вот еще забыли чистописание, правописанне, танцы, фехтование, такелажное дело. Вот сколько! Как же вы будете изучать такую численность наук, если будете учиться, как Чекин?

— Постараемся, Николай Гаврилович! — весело, хором отвечал класс.

— Постараться — это мало. Надо, чтобы наверняка. Трудиться надо. Что нам завещал император Петр Первый? Сей царь частенько говаривал своим соратникам: «Трудитесь, братцы. Хоть я и царь, а у меня мозоли на руках». Чтобы постигнуть такое множество наук, времени у нас не много. Скажу вам словами того же государя: «Для бога поспешайте».

— Поспешишь — людей насмешишь, — отозвался Чекин.

— Видать, потому ты и не торопишься переходить из класса в класс, — ответил ему Курганов.

Снова смех прокатился по классу из конца в конец. В одном углу захрюкали, в другом загоготали, как гуси.

— Шелапуты, утихомирьтесь, — спокойно заметил Курганов. — Шумите больно много. Вольница! Знаете, как было в старое время, когда заместо вашего корпуса была еще Академия морской гвардии? Тогда в каждом классе во время урока стоял дядька с хлыстом. Неужто и теперь того же хотите?

— А драли шибко? — простодушно спросил Чекин.

— Чай, охулки на руку не клали.

— А насчет харчей как было? — продолжал интересоваться Чекин, умевший смотреть в корень вещей.

— Много хуже, чем теперь, — отвечал Курганов. — Если ты сейчас жуешь даже во время урока, то тогда не знаю, когда бы ты этим занимался.

— Расскажите, как в то время было, Николай Гаврилович, — раздались голоса. — Расскажите!

— У нас урок математики, а не истории корпуса, — отвечал Курганов. — Но, чтобы вы знали, как было, и не жаловались, скажу вам, что многие ученики академии, за неимением дневного пропитания, не ходили в школу по три-пять месяцев и кормились вольного работой. Учителям тоже было не лучше: частенько жалование им выдавалось сибирскими товарами, которые приходилось продавать купцам за бесценок.

— Воровали, чай, ученики по лабазам-то бойчей нашего? — предположил Чехия, знавший и в этом деле толк.

И снова по классу прокатился громкий смех.

— Угомонитесь вы, горлодеры, или нет? — уже строго сказал Курганов, сдвинув брови.

Класс мгновенно затих.

— То истинно суровое было время, — продолжал Курганов. — В правилах академии сказывалось: «Сечь по два дня нещадно батогами или по молодости лет вместо кнута наказывать кошками». Суровое время! А немало славных выходило из академии. Вспомним адмирала Мордвинова. Сей муж известен не только как флотоводец, но и как составитель ученых книг по мореплаванию. Вспомним Чирикова, делившего труды свои с знаменитым русским мореплавателем Берингом. Много было россиян и помельче, но и они с превеликой пользой служили и служат днесь своему отечеству, не щадя ни сил, ни жизни, разнося славу об империи Российской по всему свету.

Сильный голос Курганова громко раздавался в притихшем классе.

Молчали все, молчал и Чекин, не жуя больше. Молчал Вася Головнин, задумчиво глядя в огромное дворцовое окно, за которым шумело холодное и суровое море. Поднимаясь все выше к горизонту, оно уходило вдаль, где светлело небо и, поглощая друг друга, катились высокие волны.

Чуть левее, у самого берега моря, бок о бок с дворцом лежала обширная площадь. Каналы разрезали ее, сбегаясь, как трещины, к прибрежью и сливаясь с морской волной.

Здесь, в эллингах, высились построенные из крепчайшего казанского дуба, подобного гульенковским дубам, остовы кораблей от самых больших — линейных и пушечных фрегатов до шлюпов, бригов и галер.

Здесь, от зари до зари, проникая даже сквозь толстые стены дворца, до слуха Васи доносился вечный стук топоров, шуршанье пил, треск древесной щепы.

Он видел, как вновь рожденные корабли, одетые в пышные паруса, подняв бело-синий Андреевский флаг, строясь в кильватерные колонны, гордо уходили на запад свидетельствовать миру о том, что из лесов и равнин, из холодных льдов и жарких степей Востока поднимается великая молодая страна.

И, глядя на корабли, Вася думал в волнении: скоро ли, скоро ли закачается палуба и под его ногами? На каком корабле, в какие страны понесет и он эту славу за пределы отечества?

Лицо его горело, глаза блестели, и он больше ничего не слышал из того, что говорил старый учитель.

Глава семнадцатая

ДНИ УЧЕНИЯ

Прошло уже больше года со дня поступления Васи в Морской корпус.

Корпус в эти годы помещался в Кронштадте, в Итальянском дворце. Только кое-кто из старших кадетов да иные засидевшиеся «старикашки» помнили время, когда корпус находился на Васильевском острове в Петербурге, в Меньшиковском дворце. Помнили и страшный пожар 1771 года, истребивший все дома на острове от Седьмой до Двадцать первой линии и самый Меньшиковский дворец, многих удивлявший своей архитектурой.

Как ни сиротливо поначалу было в корпусе после Гульёнок, где все было к услугам барчука, но, по мере того как шли дни, Вася все больше привыкал и к шумной толпе сверстников, и к тому, что здесь около него не было няньки Ниловны и никто о нем не заботился, и к учителям, порою грубым, чудаковатым людям, и к самим стенам дворца.

Постепенно корпус стал для него семьей, и Васе казалось, что так было всегда, что другой семьи у него никогда и не было.

Он учился усердно, хотя и не все давалось ему сразу, ибо до многого приходилось доходить своим умом. Учителя мало знали. А наук было много.

И чаще всего Васе приходила на помощь его собственная резвая память.

Он любил книги.

Иногда, просыпаясь ночью, он делал из одеяла будку в своей кровати, зажигал сальную свечку, купленную на собственные деньги, и часами читал, лежа на животе и держа перед собою в кулаке оплывший огарок, не обращая внимания на то, что тающее сало жжет пальцы.

Он учился с наслаждением.

И скоро его прозвали зейманом, что значит ученый моряк, — прозвище, удержавшееся в корпусе для преуспевающих кадетов еще со времен Петра.

Он и впрямь был зейманом.

И старый Курганов, который любил его больше других воспитанников, нередко говорил ему:

— Память твоя, Головнин, хранилище знания. Мысленная сила — твоя добродетель. Ты не только в математике, в астрономии и прочих науках сведущ стал, но и по-аглицки говоришь изрядно.

Такие похвалы радовали Васю.

Но не одна книжная наука поглощала его внимание. В сознании Васи вечно жила одна, никогда не покидавшая его теперь мысль — о корабле, о настоящем корабле, с настоящими мачтами и парусами. Он даже видел его иногда во сне.