Александр Старостин - Спасение челюскинцев Страница 22

13 февраля Воронин был мрачен. Он, как все моряки, не любил тринадцатое число. Совершив обход судна, он спустился на лед и забрался в палатку Факидова. По приборам в палатке он увидел, что льдина слегка колеблется. Это незначительное событие взволновало его, и он вернулся на борт.

«Лед дрожит. Как бы чего не случилось», — подумал он.

В сорока метрах от носа «Челюскина» вдруг возник ледяной вал, льдины встали на дыбы и двинулись на судно с грохотом, в котором слышался и шум поезда, и звон битого стекла.

Тяжелые шестиметровые льдины, сверкая гранями, перекатывались, как гребни волн. Высота этой волны достигала уже десятка метров и все росла. Любители острых ощущений глядели на это буйство стихии как завороженные.

— А что, если это чудовище дойдет до «Челюскина»? — сказал кто-то.

— Его задержит вон тот торос.

Вал торошения на какое-то время остановился, но, как бы собравшись с новыми силами, двинулся дальше. Торос, которому «следовало» бы удержать вал, рассыпался в прах.

— Все на борт! — приказал капитан.

Стояла темень, хотя было три часа дня. На горизонте краснели полосы, бросая слабые отблески на низкие изрытые облака, среди которых иногда возникала луна. Завывал ветер в снастях судна, шла низовая метель, курились торосы.

— Товарищ капитан! — крикнул вахтенный матрос. — У левого борта льдина треснула.

Трещина была тоненькая и походила сверху, с борта, на разорванную промокашку. Кто-то бросил доску, и на глазах у всех доска стала медленно разворачиваться: выходит, лед двигался вдоль трещины.

И тут борт судна стал корежиться, как картонный. Раздалась дробь крупнокалиберного «пулемета» — это срезало тысячи заклепок. Судно задрожало как в лихорадке и наклонилось. Борт разорвало метров на двадцать и продолжало медленно выворачивать его внутренности — на лед посыпались книги, подушка, банка с ваксой и другие, кажущиеся бессмысленными вещи.

А ледяной вал медленно приближался. Казалось, что подо льдом идет волна.

Радист Кренкель попытался включить радиостанцию, но тока не было. По-видимому, оборвало проводку. Он понял, что теперь надеяться следует только на аварийный дизель.

А около дизеля моторист, стоя на коленях, совсем не вовремя решил вознести мольбы к господу богу. Он спешил сообщить на небеса, что в Арктику попал единственно из легкомыслия и просил господа учесть, что у него маленькие дети и, если он утонет, то о детях некому будет позаботиться.

— На бога надейся, а сам не плошай! — крикнул Эрнст Теодорович. — Запускай дизель, черт подери!

Капитан, пребывая в штурманской, как-то спокойно и даже равнодушно собирал морские документы, секстанты и прочие судовые приборы.

Кренкель запустил аварийный передатчик и попытался выйти на связь с поселком Уэлен.

А в Уэлене работала радисткой Люда Шрадер, любимица всего судна, молодая, коротко стриженная, курносая и очень серьезная девушка с неизменной папиросой. Впрочем, любили ее заочно, со слов Кренкеля, который, кстати, и сам видел ее только на фотографии.

И она сразу ответила, хотя только что провела сеанс связи.

— Умница! Красавица! — вслух сказал Кренкель.

— Что там у вас? — передала Люда. — Почему вылез вне расписания?

— Людочка, тонем.

В радиорубку спокойно вошел Шмидт.

— Есть ли связь? — спросил он.

— Так точно!

Кренкель стоял посреди рубки, широко расставив ноги — пол накренился, — и придерживал одной рукой наушники.

Отто Юльевич стал писать радиограмму. И только по почерку Кренкель понял, как взволнован начальник, — буквы шли вкривь и вкось.

Кренкель стал вести передачу, следуя за словами, возникающими на листке:

«Челюскин» медленно погружается, — передавал он. — Машины, кочегарка уже залиты… Выгрузка идет успешно…»

Закончив передачу, Отто Юльевич сказал:

— Эрнст Теодорович, я уже писать ничего не буду. Попросите Людочку, чтоб она после того, как наступит молчание, следила за нами на всех волнах.

С этой минуты начиналась тяжелая жизнь радистов. Кренкель проворчал:

— Теперь буду в радиорубке, как собака на привязи. Впрочем, радиорубки, считай, уже и нет.

Судно погружалось в пучину морскую рывками.

По столу в радиорубке покатились карандаши.

Гидролог Хмызников влетел в свою каюту и бормотал под нос:

— Главное, не забыть чего-нибудь важного…

Но под руки лезли совершенно бессмысленные вещи — бритва, трубка, деньги, все это было сразу отброшено в сторону.

Увидев в шкафу элегантное заграничное пальто и шляпу, Хмызников иронически улыбнулся.

— Все это чепуха, — сказал он, — мне нужно вот что. Журналы, записные книжки, таблицы для текущих астрономических обсерваций… Планшеты наблюдения за дрейфом… Инструменты… Хронометр надо завернуть в куртку, чтоб не разбить. Да и куртка пригодится.

Стоял шум, скрип, треск, звон битого стекла, звучали команды.

— Что с судном? — спросил Хмызников, столкнувшись в проходе со штурманом.

— Безнадежно… Завяжите свои карты во флаги расцвечивания, они теперь ни к чему.

— Благодарствуйте!

«Челюскин» погружался носом. Вентиляторы свистели и ревели — это вырывался воздух из трюмов, заполняемых водой.

Хмызников влетел в каюту Гаккеля, ссыпал в портфель негативы, фотоаппараты и бинокли, потом кинул туда циркуль и транспортир.

Он хотел разбить иллюминатор, чтоб передать свои вещи на лед, но в последний момент не решился: пожалел судно.

И вдруг Хмызников увидел Дору Васильеву с Кариной на руках.

— Почему вы здесь? — изумился он.

— А что, разве пора высаживаться? Мне муж ничего не сказал.

— Вам давно пора быть на льду.

«Челюскин» погружался, вздрагивая всем корпусом.

Трех поросят, которые за рейс превратились в огромных свиней, попытались спихнуть на лед, но те уперлись.

Печник дядя Митя Березин, который по совместительству смотрел за поросятами, наотрез отказался закалывать своих питомцев, и на его суровом лице блеснули слезы.

Напором льда разорвало левый борт, сдвинуло паровой котел и сорвало трубы. Горячий пар с шипением и свистом заполнил помещение. На какое-то мгновение ярко вспыхнул свет и погас — произошло замыкание. Электропроводку рвало, как паутину. Дышать из-за обжигающего пара было невозможно. Темнота усиливала неразбериху.

А снаружи трещал мороз и завывал северо-восточный ветер.

Проносясь через камбуз, штурман увидел противень с аккуратно разложенными горячими пирожками.

— Э-э, черт! — выругался он и схватил один пирожок. — Товарищи, выносите самолет!