Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник) Страница 22

Пройдя несколько сот метров, он остановился. Ходьба согревала. После короткой передышки двинулся дальше. За ночь хотя и намело, но наст был плотен и идти было нетрудно. Но когда пошли заструги, привьюженные трещины, торосное нагромождение серого льда, сказалась усталость.

Туманность осела. На горизонте показалось белое солнце… Белая тундра…

Слегка заметённый порошей, Нырок замер в позе спринтера. Его нога попала в трещину. Он так и остался, как попавший в капкан зверь, пребывая в забытье. Оттащив его от трещины, Назар выхватил из-за пояса нож. Лезвие мягко располосовало меховую обувку. Нога оголилась. Острая кость, разорвав мягкие ткани, торчала угрожающе. Отмороженные пальцы и стопа почернели, а в месте перелома расползлась плотная, в гнойных пузырях краснота.

— Гангрена, — устало выдохнул Назар, — надо ампутировать.

Он стал припоминать примеры, случаи во время практики по судебной медицине, посещения анатомички медицинского института, действия во время дежурств с врачами скорой помощи… Вспоминал, а сам готовился к операции.

Поначалу он обложил место перелома ледяным бортиком, наметил полосу отсечения и стал ждать, когда ткань остынет, побледнеет, кожа натянется, помертвеет.

Облизывая раскалённым языком сухие губы, он не помнил, как коротким взмахом ножа полоснул по чёрной голени. Очухался тогда, когда отделённая нога лежала рядом. Кровоточащий обрубок культи осыпала прозрачная, брусничного цвета мелкая роса. Оставшийся лоскут кожи натянул на культю, сделал тугую повязку. Отрезал от ави широкий кусок, обвернул культю, утеплил. Закутал Нырка в меховое одеяло, плотно стянув ременными полосками. Оставил недлинный конец для потяжной лямки и… в изнеможении опустился возле.

И теперь Назар с томительной тревожностью и надеждой то и дело всматривался в, как ему казалось, начинающее проясняться небо. Нет-нет, да и вздрагивал он от напряжения, вслушиваясь в каждый посторонний звук. Он даже чувствовал, что вот-вот из пустынного волнообразия тундрового простора вынырнет тёмная точка и устремится в его сторону, вырастая небыстрым вертолётом или вездесущим вездеходом. Однако вместо приятного до трепетности моторного перегуда, его раздражал надоедливый шорох сухой позёмки.

На западном небосклоне закатные отблески засветили первые звёздочки. С противоположной стороны подкрадывалась мглистая дымка. Погаснет недолгий закат. Заиграют млечные дали сполохами северного сияния. Ночная стужа станет заковывать в нещадные кандалы всё живое. А измученный человек не в состоянии будет противостоять. Без пищи, без воды нет нормального кровообращения. Нарушается деятельность всех органов. Происходит быстрое уменьшение веса тела. Вымерзание. Поэтому положение Назара и задержанного становилось катастрофичным. Хватов помнил, что на севере выживает тот, у кого есть пища. Натягивая шнурковый постромок, он мыслил только об одном — дойти до тёмной полосы противоположного берега, а там недалеко до рыбацкой развалюхи. И всё равно это спасение. Там можно развести огонь в очаге, там они прошлый раз с Савелием Кепкиным оставили кое-какой провиант: галеты, чай, крупа, соль… Этот настрой придавал силы. Ещё он надеялся, что, глядишь, покажется из-за поворота собачья упряжка… Ещё — переживал Назар и мучился в догадках: добрался ли Кепкин до Горной. Корил он себя и за то, что не доглядел за его верным Тыном. Назару жаль было могучего пса и обидно, что весть о его гибели станет для Кепкина ощутимой потерей, огорчением.

У Назара коченели пальцы, немели ноги… И было досадно, что, добравшись до обнадёживающей только что береговой полосы, он не увидел желаемого места — рыбацкая была дальше, за следующим изгибом реки. У него было огромное желание разуться и погрузить ноги в прохладную воду, лечь, вытянуться и раствориться в неподвижности. Но надо было одолеть враждебность холода, уйти от опаснейшего явления, каким являются галлюцинации. Его валил сон… Назар опустился около Нырка и, не в состоянии что-либо предпринять, закрыл глаза… и поплыла, закачала его тёплой распахнутостью летняя тундра, поднимая над цветущей яркими цветами едемой — возвышенностью… Невысоко, а всё как на ладони. Горизонт в бледно-серой дымчатости, а над водным простором от кекурных — скалистых берегов океана, через голубые ворота, поднимаются в ступенчатую гору водоносные рукава Колымы, чтобы оттуда, с высоты, начать разбег и катиться вечной неистощимостью среди мшистых зелёных берегов. Неоглядность дельты с её островами, островками, барами, наносными отмелями, протоками и висками… дух захватывает… Колыма — махина ни с чем несравнимая! Назар видел её, ощущал, рядом с нею осознавал себя её частицей…

— Очнись! — вопил Пашка, тормоша Назара что есть мочи. — Сдохнем, лят тебя возьми! — хрипел он, заливаясь слезами. — А я не хочу! Не хочу!

Назар встал. Ломило поясницу, плечи, ноги сводила острая судорога. Перед глазами стояла сетчатая пелена, плавали круги побежалости. Отдышавшись, он склонился над притихшем Нырком. Сначала ему показалось, что Пашка не дышит, что он мёртв. Его лицо покрыла серая чешуйчатостъ, точно прихваченное первым морозным ветром омелевшее озерцо. Глазницы потемнели, осели глубже… И только вспухшие синие прожилки под глазами еле-еле подёргивались. Нырок метался в жару. Назар высвободил из меховой обёртки культю и растерялся. Повязка промокла, от неё исходил дурной запах… Пришлось потуже стянуть всю культю и завернуть в лоскут ави. Но тут же Нырок стал вяло потягиваться, неестественно гримасничать, приподнимать подёргивающиеся веки. После нескольких глубоких храпких вдохов он вытянулся и затих, а через несколько секунд ровно засопел. У Назара отлегло от сердца…

Ночь тонула в глубоком иневом колодце. Плавно и легко пламенея, разгорался чистый рассвет. Торопливо менялись световые краски: серый тон на бледно-сиреневый, зеленовато-жёлтый на лазоревый… День рассвечивался. Ветрился. Остывал. А Назар натягивал лямку: тащил Нырка, а кругом ничего и никого… И вдруг! — мучительный запах печёного хлеба… У него закружилась голова. Жгучие спазмы кишечника и острая боль в ступнях свалили его, а из носа хлынула кровь.

«На Нижней протоке рыбаки хлеб пекут, — с ужасом подумал он, не в силах проглотить удушливую слюну. — Эка, куда меня занесло… До Нижней протоки не меньше пяти-шести километров».

На примерной половине ровного участка Хватов останавливался несколько раз. То опустошительно вкопано сидел на снегу, привалившись на локоть, стараясь отдышаться, впрягался в потяг и тащился, тащился, оставляя позади неровный, шаткий след. Он слабел с каждым шагом. Время его остановилось…