Сергей Бершов - Южная стена Лхоцзе Страница 23

4 мая 1982 года заканчивается победой советской экспедиции над самой высокой вершиной в мире по самому трудному пути.

Я закрепляю нашу веревку, по ней спускается на всю длину Серега, за ним — Мысловский и Балыбердин. Потом они принимают меня с нижней страховкой. Местами приходится использовать старую, очень тонкую чужую веревку. Хорошо, что на подъеме мы добили все старые крючья и связали перебитые и протертые места. Был риск, и немалый, но иначе не спустишься, а ждать и медлить нельзя. Мороз усиливается, поднимается ветер, луна уходит за горизонт, за облака, а мы никак не можем обойти этот бесконечный «жандарм», выйти на сравнительно простой гребень, передохнуть. Мысловский все время скользит, повисает на веревке. «Кошки» надевать негде, да и некогда. Я упираюсь изо всех сил, чтобы меня не сдернули.

И вот мы на сравнительно ровном участке. Теперь до лагеря-5 путь только по гребню, никуда не сворачивая, но Эдик идти отказывается. Сел, свесив ноги в сторону Непала, говорит, что ему и здесь хорошо. Оказывается, у него кончился кислород, и Серега отдает ему свой последний баллон с остатками кислорода. Я в это время надеваю на ребят «кошки». Через каждую пару минут приходится отогревать руки, кожа пристает к металлу, и вся процедура занимает у нас около получаса.

Теперь нужно как можно быстрей спуститься в лагерь-5, потому что Серега остался без кислорода и может поморозиться, если мы задержимся.

Сейчас я иду впереди, выбираю путь. Серега несколько раз просит не спешить — я забываю, что темп у него теперь не тот. Двойка следует за нами в связке: Мысловский — впритык к Сереге, а Володя замыкает. Иногда на крутых стенках мы организуем для них перила, как и до этого.

Луна прячется, настает полная темень. Лезу в пуховку за фонариком. Прохожу участки метров по десять и потом подсвечиваю ребятам. Собираемся вместе и опять начинаем все сначала. Каждый ожидает своей очереди идти, терпеливо замерзая, других вариантов нет. Хорошо, что гребень сравнительно простой. Всех колотит от холода. Так движемся около часа. Эдик жалуется на холод, у него прихватило руки, а о своих запасных рукавицах я забыл, да и доставание их из рюкзака отнимет много дефицитных минут. Скоро должен быть лагерь.

Даже небольшие участки Эдик проходит с трудом, медленно, жалуется, что Володя его держит, не выдает веревку. Начинаем ругать Володю, но он говорит, что веревка свободна. Оказывается, для Эдика это просто возможность для передышек, которые каждый раз затягиваются. Серега уговорами, силой и матом с трудом ликвидирует подобные задержки».

7 мая нас встречал базовый лагерь. Евгений Игоревич Тамм растроганно благодарил нас с Мишей. К тому времени на гору поднялись Валентин Иванов и Сергей Ефимов, а также Валерий Хрищатый и Казбек Валиев. За ними шли и готовы были к вершине Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев. Но… Вот что вспоминал Евгений Игоревич: «Еще один критический момент. Валерий Хрищатый и Казбек Валиев лишь со второй попытки взошли на вершину. После неудачи вернулись в 5-й лагерь, переждали непогоду — и снова на штурм. Хрищатый не утеплился и поморозился, после возвращения в Москву лишился нескольких фаланг на ногах… Ерванд Ильинский и Сергей Чепчев были в трех сотнях метров от вершины и не взошли на нее, потому что по моему приказу помогали обессилевшим товарищам, сопровождали вниз Валерия Хрищатого и Казбека Валиева. Мне этот приказ дался нелегко. Отлично понимал Эрика Ильинского и Сережу Чепчева. Навсегда распрощаться с мечтой, к которой стремились всю жизнь… Я очень переживал: когда Ильинский вернется в базовый лагерь, какой будет встреча? Но все было в рамках. Я и сейчас не на сто процентов убежден в своей правоте, и уверен, что Эрик тоже постоянно возвращался и возвращается к этому вопросу».

Мы с Мишей тогда очень переживали за Ильинского, считали, что с ним поступили несправедливо. Но перестраховщиком Тамм точно не был. Ведь разрешил идти на вершину последней тройке, когда из Москвы скомандовали: «Все, больше никто не идет! А то у вас там скоро повара полезут». Евгений Игоревич запрет проигнорировал. Рисковал, но не поддался давлению. Вот как он об этом вспоминал: «А самое неприятное в моральном отношении событие ожидало меня 8 мая. Я разрешил тройке — Валерий Хомутов, Владимир Пучков, Юрий Голодов — выйти на финальный штурм Эвереста. А из Москвы пришел приказ прекратить восхождения. Тут тренер Борис Романов и решил провести партсобрание в базовом лагере. Дело было в палатке Мысловского. Тема: надо ли выполнять приказ Москвы и вернуть назад финишную тройку. Все гости базового лагеря, в том числе и прилетевший из Москвы журналист Юрий Сенкевич, высказались за возвращение. Мол, и так успех ошеломляющий, всем альпинистам присвоено звание заслуженных мастеров спорта и незачем больше рисковать. Мнения участников команды разделились, восемь человек высказались за возвращение ребят, четверо против. Последним на собрании говорил Овчинников. Произнес слова настоящего, это без всякой иронии, коммуниста: «Нельзя браться за дело, боясь за него отвечать». Я все это слушал как беспартийный руководитель экспедиции. И в конце сказал, что обещаю довести до сведения тройки восходителей точку зрения партсобрания и подтверждаю свое прежнее решение идти на вершину. Думаю, что тренеру Борису Романову эта резолюция партсобрания нужна была для личной подстраховки».

Нас, спортсменов, находившихся в базовом лагере, на то собрание не пустили. Сказали — только члены партии. Овчинников, Романов, Мысловский, Тамм — руководитель экспедиции, он не был членом партии. Туркевич пробрался как кандидат в члены КПСС. Он рвался туда, чтобы не только узнать, что там происходило, но и проголосовать за ребят. Но кандидаты не имели права голоса… Только четверо проголосовали за то, чтобы ребята шли наверх, — Тамм, старший тренер Овчинников, специалист по питанию Воскобойников и радист-переводчик Кононов. Ситуация была — как при полете Гагарина. Когда пишутся эти строки, рассекретили закрытые подробности первого старта человека в космос. В день 50-летия полета мы узнали, что существовало три варианта сообщения ТАСС об эпохальном прорыве. Один — на случай неуспеха, если погибнет космонавт. Второй — если спускаемый аппарат окажется на иностранной территории. И третий вариант — если полет пройдет успешно. Гарантий на этот счет никто дать не мог. Там вариант был очень опасный, и для ребят из отряда космонавтов, для Юрия Гагарина это не было тайной. Системы не удалось отработать до нужных кондиций. Не успели, американцы наступали на пятки. К счастью, все сработало штатно. Почему я вспоминаю полет Гагарина в связи с нашей экспедицией? Во-первых, она открыла эпоху гималайских экспедиций в советском и постсоветском альпинизме. Для нас это было равнозначно полету на Луну. Кроме того, как и в случае с космическим полетом, разрабатывались различные сценарии — и со знаком плюс, и с минусом. Перед отъездом в Непал Тамм получил инструкции в ЦК КПСС: в случае аварии, гибели кого-то из участников продолжать восхождения до первого взошедшего (или взошедших). Вопреки неписаным альпинистским законам, гласящим: если кто-то гибнет, восхождение прекращается. Так у нас всегда было принято. Но, учитывая международный резонанс экспедиции, решено было нарушить правила. Не сворачивать экспедицию, пока вершина не будет достигнута. Вариант со знаком плюс. В случае успешного восхождения работать по плану. Он предусматривал, что все группы поочередно выходят на вершину. Но когда залезли одна за другой первая, вторая, третья, четвертая команды, «сверху» стали требовать: хватит, и так уже успех неимоверный! Последняя группа пошла с некоторым перерывом. Соответственно, стали думать, а вдруг что… Тем более, после второго ночного восхождения, когда сильные альпинисты Хрищатый и Валиев обморозились, их сводили вниз. Вот тогда и прозвучало: «Суши весла!». Но Тамм не послушался. Это был очень мужественный шаг. Если подумать, Евгений Игоревич рисковал не только своим руководящим положением в Федерации альпинизма СССР, но и научной карьерой, общественным статусом. Все это поставить на карту — ради чего? Чтобы еще несколько альпинистов взошли на Гору. Евгений Игоревич это сделал. Или взять момент, когда он нам с Туркевичем разрешил подниматься ночью! Двое восходителей в плохом состоянии, просят помощи, а мы — на Гору. Пытаюсь себя сегодняшнего поставить на место Тамма в той ситуации и не могу сказать, дал бы я «добро» на такое рискованное дело, как «сбегать» на вершину ночью. Очень может быть, что и не дал. С высоты сегодняшнего опыта. Как говорил царь Соломон, многие знания порождают многие печали. Евгений Игоревич отважился. Может, потому, что был уверен в нас не меньше, чем мы сами? И Хомутову, Пучкову и Голодову не запретил подниматься на Гору. Тройка успешно взошла на вершину 9 мая. Это был наш салют Дню Победы. А победителей не судят.