Карло Маури - Когда риск - это жизнь! Страница 23

Всю ночь десятки собак пинтуби шарят по нашему лагерю в поисках пищи. В конце концов им удается сбить крышку с кастрюли и опустошить ее.

На рассвете я все же отправляюсь в лагерь пинтуби. Достаточно холодно. Под листвой деревьев, возле еще тлеющих костров спят вместе с многочисленными собаками обнаженные аборигены, ожидая, когда воздух прогреется солнцем. Голова какого-то старика покоится на теле собаки, которая всю ночь служила ему подушкой. Первыми нас замечают дети. Грязные, облепленные мухами, они выбегают нам навстречу.

Никогда не забуду чувства, которое я испытал, впервые увидев пинтуби. В отличие от других «примитивных» народов, они держат себя по отношению ко мне несколько отстраненно. Ничто из принадлежащих мне вещей — автомобиль, фотоаппараты, одежда — не вызывает у них любопытства. Мои богатства их не привлекают. Под их взглядами я чувствую себя мальчиком, играющим во что-то и не подозревающим, сколько событий и впечатлений уготовано ему жизнью. Неужели этим людям ведомы более реальные и существенные ценности, чем наши? Вероятно, их приближенная к природе, созерцательная жизнь обострила в них понимание некоторых «загадок». Иначе как бы они могли воспринимать все происходящее в этом мире без тени отчаяния? Ведь их в полном смысле слова трагическая жизнь висит на волоске…

Дети грязны с ног до головы. Их моют только дожди, бывающие здесь не так уж часто. Их покрывает пыль родной земли, которая для них все: и постель и трапезная. Как земля усеяна пучками золотистой, выжженной солнцем травы, так и детские головки покрыты шапками выгоревших светлых волос. Таких же светлых, как и у моих детей.

Брак у пинтуби совершается не по любви и не по физическому влечению. О том, что такое красота и любовь в нашем понимании, здесь не слыхали. Существует лишь семейная солидарность в борьбе за существование. Девушку могут обещать мужчине еще до ее рождения. Женщина рассматривается как реальное достояние, «капитал», регулирующий, балансирующий и сохраняющий связь племени с природой; «капитал», который связывает и роднит мужчин друг с другом, объединяя их в этом загадочном мире, где необходимо продолжать род.

Время измеряется не днями, месяцами и годами, а различными стадиями жизни. Мальчиков, вышедших из детского возраста и вступивших в период созревания, отнимают от матерей и отстраняют от коллективной жизни для «посвящения» посредством разнообразных, нередко жестоких процедур (обрезание, удаление зуба, нанесение на торс и руки глубокой татуировки). Во время этих болезненных церемоний (сопровождающихся долгими и мучительными воздержаниями от пищи для привития юному члену племени чувства дисциплины и самоконтроля) молодой человек, словно перед сдачей экзамена на зрелость, перенимает у старейшин тайны родовой мифологии.

Они говорили: «Белые пришли издалека, чтобы услышать наше пение. Мы будем петь для них песни вплоть до захода солнца. Доставим им удовольствие».

И на заходе солнца я оказался свидетелем «корробори».

«Корробори» — это одновременно и танец, и музыка, и пение, и священная церемония. Музыку сопровождает танец, изображающий сцены из повседневной жизни, охоты либо передающий содержание легенд. Многие «корробори» и по сей день сохраняются в тайне от белых и исполняются лишь в определенные периоды на особых священных участках земли. Их тайна ревностно охраняется старейшинами племени. Рассказывают, что одного молодого пинтуби убили за то, что он поведал какие-то подробности белому ученому. Поэтому многие обычаи и ритуалы пинтуби обречены на вымирание вместе с их цивилизацией.

Перед началом «корробори» мужчины и женщины раскрашивают свои тела разноцветными пятнами и полосами. Наиболее характерный музыкальный инструмент — «диджериду»: длинный полый ствол дерева, в который музыкант дует, как в рог, извлекая глубокий, глухой звук, производящий большое впечатление. Другой музыкант при помощи пары чурок создает ритм. Сидящие вокруг женщины в такт музыке хлопают себя ладонями по сомкнутым бедрам. Дети с восторгом следят за танцем или носятся вокруг танцующих, поджигая кучи хвороста.

Прошу моего гида, одного из «прирученных дикарей», перевести мне содержание песнопений. Вот что они поют: «Оглянись, отец, — умоляет сын, подползая к старику на коленях. — Я твой сын. Прости меня за непослушание и не отворачивайся от меня»; «Поднимается мужчина на высокую гору, а там — мед, гора ему говорит: „Здесь много меда. Съешь его весь и останься со мной“; но женщины говорят мужчине: „Возьми весь мед и вместе с ним возвращайся домой.“; „Каньептар — песчаный берег моря. Громы и молнии испугали детей. Тогда все мужчины собрались вместе и запели, чтобы почувствовать свое единство“».

Разделенные на семейные ячейки, аборигены в поисках пищи на земле и на растениях преодолевают ежедневно десятки километров. Но земля пустынна. Есть нечего, не хватает воды. Они питаются кореньями, червями, змеями, мышами. Необходимость поиска пищи обостряет в них наблюдательность. Любой след, малейшее пятнышко на песке служат им указующей строкой, в которой они прочитывают, какая будет погода, есть ли поблизости вода, прошел ли тут зверь или человек.

Даже полиция белых австралийцев пользуется «блэк трэкерс» — «черными сыщиками», то есть аборигенами, для розыска скрывающихся преступников, а также путников, заблудившихся в пустыне. Способность аборигенов ориентироваться на местности — «лучше всякого компаса», так сказал мне один полицейский.

Вместе с несколькими пинтуби я отправлюсь на поиски пищи.

Идем к западу. Меня немилосердно жжет солнце. Пока мы ничего не обнаружили — ни одного кенгуру, ни одной змеи. И все же пинтуби не теряют терпения. Думается, умение терпеть — их главная отличительная особенность. Далеко обходят они какой-то заброшенный оазис: здесь смерть унесла одну из их невест.

Наконец они останавливаются и раскапывают песок, пользуясь лишь деревянными орудиями. Вытаскивают из норы несколько мышей — прекрасный ужин. Один из аборигенов несет с собой постоянно тлеющую головешку, чтобы в любой момомент разжечь огонь.

Неожиданно кто-то из них замечает какой-то особый куст. Все подбегают к кусту, принимаются с энтузиазмом копать, вырывают из земли корни и вытаскивают из-под них белых жирных червей, которых немедленно принимаются с наслаждением сосать. Черви напоминают шелковые коконы. Мне тоже предлагают одного, но я не настолько голоден, чтобы разделить с ними удовольствие. Покрытый чешуей цивилизации, я гляжу, как они это делают, и завидую их здоровому аппетиту.

Вечером мы возвращаемся в лагерь. Встречаю там женщин и малышей, которых уже видел утром, когда те с деревянными мисками выходили собирать семена сухой травы. Сейчас они заняты выпечкой хлеба. Раздробив семена двумя камнями, женщины кладут на тлеющие угли костра мышей, а вместе с ними и тесто, сделанное без всяких дрожжей, без соли; тесто не имеет никакого вкуса, оно пахнет золой и песком, благодаря которым в организм пинтуби попадают и минералы. Я же, укрывшись в своей палатке, питаюсь совершенно другими продуктами: консервированными, стерилизованными, вкусными. Но если бы я родился и вырос среди этих людей и был бы одним из них, то преспокойно жевал бы червей, змей, коренья, отдающий золой хлеб из семян и получил бы тот же результат — не умер бы с голоду.