Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник) Страница 23

Нет! Это был не мираж! Оставляя позади пыльный шлейф, разбивая снежные барханы, прямо на него мчался вездеход.

Чёрная тундра Повесть

1

Колымский вечер обволакивал морозным туманом берега Каменки. Федоска Протопопов стоял на коленях посреди скованной тяжёлыми льдами реки и с болью смотрел в тёмное пятно проруби. По его изрезанному морщинами лицу скатывались редкие холодные слёзы. Обида раскалённым камнем жгла душу.

Небольшой отряд из банды генерала Пепеляева, рыская по тундре в поисках красных агитаторов, ворвался в малооленное стойбище и принёс его обитателям горе и разорение.

«За что так? – думал Федоска. – Вся жизнь мытарство. Шаманы да тойоны-богачи обирают, торгаши и разные проходимцы обманывают, а теперь белая банда. Кто защитит бедняка?.. Тяжко».

Была упряжка, а теперь ничего нет: ни сетей, ни нарт, ни собачек – всё отняли, а за неповиновение чуть было в прорубь не угодил. Если бы у Федоски был карабин, он постоял бы за себя и за всех обиженных…

Прошло три зимы с той поры, когда на обитателей Каменки обрушилась чумная болезнь. Вымирали люди, падали олени, рыба обходила сети, уходил зверь.

Тогда-то Федоска со старым рыбаком Тишкой ушли на собачьей упряжке к побережью в надежде обменять пушнину у купцов на нужный товар. Однако пройдя от местечка Амбарчик до устья реки Поляваам, так никого и не повстречали и, измученные, повернули в обратный путь.

Федоска всегда с трепетом вспоминает это возвращение. Каменка встретила его неуёмным горем. Троих малолетних детей и красавицу-жену унёс в свои владения злой дух Келе.

Мороз густел. Скупая полоска просини затухала у потемневшего горизонта. Федоска хотел было подняться, но намокшие под коленями меховые брюки-хамби примёрзли ко льду. Опустив усталые плечи, он опасливо глянул на берег. По пологому склону спускались люди, вперёди сворились собаки. На седле широкой лощины столбиками приветливых дымков дышали яранги и чумы. Федоска не заметил, как из-за крутого мыса, сложенного из растрескавшихся бурых диабазовых глыб, вынырнули три цуговые упряжки… Вскоре упряжки остановились. Усталые собаки повалились на снег. Каюры неторопливо, зябко поёживаясь, подошли к собравшимся на берегу каменцам. Приветливо поздоровались. Однако жители каменной реки встретили их суровым молчанием. Не тронулся с места и Федоска, когда за его спиной остановился высокий, крепкого дыхания незнакомец. Сильная, пахнущая тёплом рука легла на Федоскино плечо.

– Товарищ?..

Федоска испугался нового для него слова. Рывком поднялся. На него глядели внимательные светлые глаза молодого человека с карабином через плечо. Товарищ… Кто такой? – подумал Федоска и огляделся. Будто вмороженные в береговую полосу, стояли каменцы, собачьи упряжки, вооружённые люди…

«Товарищ?.. Конечно, так говорят белолицые, но не коммерсанты и прочие шарлатаны. Только какой он товарищ? Кому? Он никому не нужен, потому что у него ничего нет за душой, кроме своего большого горя. Что привело этих странников в его наслег? Что им надо?» – Федоска с завистью посмотрел на карабин чёрнобородого. Вот бы ему такой!

У Федоски был хорошо пристрелянный карабин. Дорого он ему обошёлся. На торге Федоска отдал за него всю сезонную добычу песца, однако был доволен. Расщедрившись, купец дал в придачу рыбацкую сеть, не новую, но такой сетью можно ещё ловить рыбу два сезона. Возвратился с Большого Анюя в кочевье и заболел. Пришлось идти к шаману Мотлю. Шаман принял рыбака в своей яранге, но камлать и бить в бубен не стал. Постучал моржовым усом по его спине, обошёл вокруг, что-то шамкая и сплёвывая по сторонам, присел у очага и начал пальчить. Загнул третий палец на второй руке и вскрикнул: «Айыкка!» Потом, хлебая наваристый бульон из оленины и исступленно глядя на искрящиеся языки пламени в очаге, сказал, что страшная болезнь может унести Федоску к могучему владыке Келе, туда, где находятся его жена и дети. Даже хуже: он может оказаться в «нижнем мире», но это в том случае, если Федоска неправильный человек. Если же он хочет остаться в мире средних людей, то есть на земле, то должен принести к жертвенному столбу новый карабин.

Федоске жаль было расставаться с карабином, но что поделаешь. Шаман – божий человек. Уединившись за полог, Мотлю вымаливал прощения у владык грешнику Федоске. Было слышно, как несколько раз он улюлюкнул, рычал, как проголодавшийся шакал на прошлогоднюю кость, отплевался и, наконец, обессиленный, выполз из яранги. Встал, протёр замшевым лоскутом вспотевшее лицо и подошёл к жертвенному столбу.

Покрутился вокруг, прижал карабин к груди и стал поглаживать гладкое ложе.

Федоска никак не мог понять, зачем владыке карабин. Странно… Ещё он подумал, а что, если ему попробовать камлать, как это делает Мотлю? Что получится из этого занятия? Быть может, небесные владыки спустятся к нему и помогут жить хотя бы как Мотлю. Но тут же отогнал эту мысль, испугавшись, что наведёт гнев Келе. Даже вздрогнул, когда его вдруг окликнул шаман и пригласил в свою ярангу. Мотлю был в хорошем расположении. Карабин он завернул в мягкую шкуру белого оленя, отнёс за полог и вернулся с чороном, наполненным до краёв огненной водой. Водка обжигала, слезливой резью слепила глаза. Но Федоска выцедил чорон до дна: так велел шаман. Теперь он был свободен и весел, даже пробовал что-то напевать, у него уже ничего не болело…

«Товарища»? Видимо, большая сила заложена в этом слове, коль его так опасаются пепеляевцы. В «месяц дикого оленя» тысяча девятьсот девятнадцатого года до берегов Каменки дошла весть о расправе белогвардейцев над товарищами из Новомариинска. Анюйские каюры шли с обозом. Останавливались на отдых у Федоски, пили чай, курили, много говорили о всяком житье-бытье, о переменах, которые придут в сендуху – в эту великую страну Тундрию. И вот они пришли, непонятные Федоске времена.

Он разглядывал высокого чернобородого каюра и совсем его не боялся. Наоборот, приветливые, внимательные глаза сильного человека успокаивали.

– Ты, табаарыс, больсой Эрым? (Ты, товарищ, большой начальник?) – спросил Федоска каюра, тыча ему в грудь скрюченным пальцем.

– Не начальник я, – ответил чернобородый. – Просто товарищ Гаврила Шошин.

– Федоска эвен, мало-мало говори русски.

– Значит, поймём друг друга.

– Ты кто?

– Купец… – не без хитринки ответил Шошин. Огляделся вокруг и, сдвинув на глаза треух, почесал затылок. – Погром учинили крысы…

– Сапсем плохо, – грустно сказал Федоска…

И во всей его надломленной фигуре, сиротливо завёрнутой в старенькое одеяние, была видна усталость. Обруганный, лишённый всего, чем жил, к чему стремился, пусть к самому простому, обычному, повседневному, он по-своему любил этот мир, радовался и огорчался, ел досыта и голодал – Федоска жил… И вот у его ног сковывающая душу пустота. Но где-то в глубине влажного прищура, пробиваясь сквозь редкие заиндевевшие ресницы, теплилась надежда…