Джером Джером - Дневникъ паломника Страница 23

 —  Но зачѣмъ же разсказывать обо всемъ этомъ? —  сомнѣваюсь я. —  Любой школьникъ въ наше время знаетъ о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау.

 —  Вамъ-то что за дѣло? —  отвѣчаетъ Б. —  Развѣ вы пишете для школьниковъ? Вы пишете для менѣе просвѣщенныхъ людей. Они будутъ очень рады узнать что-нибудь объ этомъ предметѣ и, когда школьникъ вернется домой, потолковать съ нимъ, не ударивъ въ грязь лицомъ передъ его ученостью.

 —  Ну? —  спрашиваетъ онъ немного погодя, —  что вы думаете объ этомъ?

 —  Ну, —  отвѣчаю я послѣ непродолжительнаго размышленія  —  я думаю, что пьеса въ восемнадцать актовъ и сорокъ слишкомъ сценъ; пьеса, которая начинается въ восемь часовъ утра и тянется, съ полуторачасовымъ перерывомъ для обѣда, до шести вечера, —  черезчуръ длинна. Мнѣ кажется, она нуждается въ сокращеніяхъ. Третья часть ея выразительна, трогательна и  —  чего могъ бы пожелать всякій любитель отечественной драмы, —  возвышенна; но остальныя двѣ трети утомительны.

 —  Именно,  —  отвѣчаетъ Б. —  Но мы должны помнить, что это представленіе не забава, а религіозное служеніе. Доказывать, что та или другая часть его неинтересна все равно что говорить, будто изъ Библіи слѣдуетъ выбросить половину, и передать всю исторію въ сокращенномъ видѣ.

Вторникъ 27 (продолженіе)

 —  Сначала общій отзывъ о представленіи. Имѣете ли вы что нибудь противъ него съ религіозной точки зрѣнія?

 —  Нѣтъ, не имѣю, —  возражаю я; —  и даже не понимаю, какъ можетъ вѣрующій христіанинъ что либо имѣть противъ него. Придавать христіанству таинственный, мистическій характеръ  —  значитъ отвергать его основную идею. Самъ Христосъ разорвалъ завѣсу храма и вынесъ религію на улицы и рынки міра. Онъ былъ человѣкъ. Онъ жилъ съ простыми людьми. Онъ умеръ какъ простой человѣкъ. Современный критикъ назвалъ бы стиль его проповѣдей вульгарнымъ. Корни христіанства глубоко вросли въ житейскую почву, переплетаясь со всѣмъ обыденнымъ, мелкимъ, простымъ, повседневнымъ. Его сила въ простотѣ, въ его человѣчности. Оно распространилось въ мірѣ, обращаясь скорѣе къ сердцамъ, чѣмъ къ головамъ. Если оно еще способно къ жизни и развитію, то будетъ подвигаться впередъ только съ помощью такихъ средствъ, какъ эти крестьянскія представленія въ Оберъ-Аммергау, а не барскими затѣями и учеными разсужденіями.

 —  Толпа, сидѣвшая вчера съ нами въ театрѣ, видѣла Христа Назарянина ближе, чѣмъ могла бы Его показать имъ самая вдохновенная книга, яснѣе, чѣмъ могла бы Его изобразить самая пылкая рѣчь. Они видѣли скорбь на Его терпѣливомъ лицѣ. Они слышали Его голосъ, взывавшій къ нимъ. Они видѣли Его въ часъ такъ называемаго тріумфа, когда Онъ ѣхалъ по узкимъ улицамъ Іерусалима, среди восторженной толпы, махавшей пальмовыми вѣтвями и восклицавшей Осанна!

Они видѣли Его, гнѣвнаго и негодующаго, когда Онъ выгонялъ осквернителей храма. Видѣли, какъ чернь, минуту тому назадъ бѣжавшая за нимъ, восклицая «Осанна!», оставила Его и примкнула къ Его врагамъ.

 —  Видѣли важныхъ священниковъ въ бѣлыхъ одеждахъ, раввиновъ и докторовъ,  —  великихъ и ученыхъ страны, собравшихся позднею ночью въ залѣ Синедріона сговориться насчетъ Его смерти.

 —  Видѣли Его вечерню съ учениками въ домѣ Симона. Видѣли бѣдную любящую Марію Магдалину, омывшую Его ноги драгоцѣннымъ мѵромъ, которое можно бы было продать за триста динаріевъ и отдать деньги бѣднымъ, —  «и намъ». Іуда, такъ заботился о бѣдныхъ, ему такъ хотѣлось, чтобы всѣ продавали свое имущество, отдавая деньги бѣднымъ, —  «и намъ». Да вѣдь и въ нашемъ девятнадцатомъ столѣтіи часто и съ разныхъ каѳедръ и трибунъ приходится слышать голосъ Іуды, громящій расточительность и возстающій за бѣдныхъ,  —  «и за насъ».

 —  Они присутствовали при разставаньи Маріи и Іисуса въ Виѳаніи, и долго-долго еще ихъ сердца будутъ замирать при воспоминаніи объ этой сценѣ. Въ этой сценѣ человѣческой великой драмы захватываетъ всѣхъ насъ за живое. Іисусъ идетъ въ Іерусалимъ на страданія и смерть. Инстинктъ Маріи подсказываетъ ей это и она проситъ Его остаться.

 —  Бѣдная Марія! Для другихъ Онъ  —  Христосъ, Спаситель человѣчества, посланный для искупленія міра. Для любящей Матери Маріи онъ Ея Сынъ: младенецъ, сосавшій ея грудь, крошечный мальчуганъ, котораго она укачивала на колѣняхъ, чья щечка прижималась къ Ея сердцу, чьи ножонки, топотавшія по половицамъ бѣднаго домика въ Виѳаніи, наполняли Ея слухъ сладчайшей музыкой; Онъ Ея мальчикъ, Ея Сынъ; Она хотѣла бы схватить Его въ свои материнскія объятія и защитить отъ всѣхъ, даже отъ Неба.

 —  Никогда, ни въ одной человѣческой драмѣ, мнѣ не приходилось быть свидѣтелемъ такой трогательной сцены. Никогда голосъ актрисы (а я видѣлъ величайшихъ актрисъ, если только есть въ наше время великія), не потрясалъ меня такъ, какъ голосъ Розы Лангъ, дочери бургомистра. То не былъ голосъ женщины, то былъ голосъ Матери, воплотившей въ себѣ материнское чувство всего міра.

 —  Оливеръ Венделль Гольмсъ, въ «The Autocrat of the Breatfost Table», если не ошибаюсь, —  говоритъ, что ему дважды случалось поддаться обаянію женскаго голоса,  —  и оба раза это были германскія женщины. Я не удивляюсь этому заявленію добряка-доктора. Я думаю, что человѣкъ, который влюбится по голосу, убѣдится при ближайшемъ изслѣдованіи, что онъ принадлежитъ какой нибудь германской красавицѣ. Я въ жизнь свою не слыхалъ такой прекрасной усладительной музыки, какъ голосовъ миловидной германской фрейленъ. Чистый, ясный, глубокій, полный нѣги и ласки, проникающій въ душу, онъ походилъ вѣроятно на одну изъ тѣхъ мелодій, о которыхъ грезятъ музыканты и которыхъ они никакъ не могутъ воспроизвести въ этой жизни.

 —  Когда я сидѣлъ въ театрѣ, прислушиваясь въ удивительнымъ звукамъ голоса этой крестьянки, поднимавшимся и опускавшимся какъ ропотъ моря, наполнявшимъ огромное открытое зданіе рыдающими звуками, заставлявшимъ трепетать тысячи сердецъ, какъ вѣтеръ заставляетъ дрожать струны эоловой арфы, —  мнѣ казалось, что я слышу голосъ «Матери міра», второй природы.

 —  Они видѣли Его, какъ и раньше имъ случалось видѣть на картинахъ, въ послѣдній разъ въ кругу учениковъ. Но вчера Онъ явился имъ не въ видѣ нѣмой, неподвижной фигуры, въ условной, безсмысленной позѣ, а живымъ, любящимъ человѣкомъ въ кругу дорогихъ друзей, послѣдовавшихъ за Нимъ несмотря ни на что, и въ послѣдній разъ слушавшихъ отъ Него слова наставленія и утѣшенія.

 —  Они видѣли, какъ Онъ благословилъ хлѣбъ и вино, которое они вкушаютъ въ этотъ день въ память Его.