Жюль Верн - Необыкновенные приключения экспедиции Барсака Страница 24

И с этими словами капитан поднес руку к кепи, повернулся по всем правилам военных уставов и удалился, оставив депутата Юга на волосок от апоплексического удара.

Впрочем, откровенно говоря, я и сам был недалек от этого.

Гнев Барсака был тем сильнее, что эта сцена произошла в присутствии мадемуазель Морна. Депутат устремился за капитаном с очевидным намерением продолжить ссору, которая могла кончиться трагически, но в этот момент наша компаньонка задержала его:

— Оставайтесь здесь, господин Барсак! Капитан не прав, что не предупредил вас, это верно; но он извинился, а вы оскорбили его в свою очередь. Вдобавок, защищая вас против вашей воли, он выполняет свой долг, рискуя навлечь ваш гнев и испортить себе свое будущее. Если бы у вас было хоть немного великодушия, вы бы его поблагодарили!

— Ну, это уж чересчур!

— Побольше спокойствия, прошу вас, и выслушайте меня. Я только что говорила с Малик. Это она предупредила господина Марсенея и сообщила о заговоре, который готовится против нас. Знаете ли вы что-нибудь о «дунг-коно»?

Барсак отрицательно покачал головой. Он уже не кипел, но еще бурлил.

— Я знаю,— перебил подошедший доктор Шатонней.— Это — смертельный яд, особенность которого в том, что он убивает свои жертвы только через неделю. Хотите узнать, как его добывают? Это достаточно любопытно.

Барсак, по-видимому, не хотел слушать. Погасший вулкан еще дымился.

За депутата ответила мадемуазель Морна:

— Расскажите, доктор!

— Я попытаюсь объяснить,— сказал доктор Шатонней не без колебания,— потому что это очень щекотливый вопрос… Ну, да ладно! Так знайте же, что для приготовления «дунг-коно» берут просяную соломинку и вводят ее в кишки трупа. Через двадцать дней ее вынимают, сушат и толкут. Полученный порошок кладут в молоко, или в соус, или в вино, или в иное питье, и, так как он не имеет никакого вкуса, его проглатывают, не замечая. Через восемь или десять дней человек пухнет. Его желудок раздувается до невероятных размеров. И через двадцать четыре часа человек погибает, и ничто, никакое лекарство, никакое противоядие не избавит его от этой страшной судьбы, которая «коль недостойна Атрея, прилична Фиесту»[40]. Неплохо? Вот вам еще один стих! Я думаю, он рифмуется, но с чем, черт побери?

— Вот какой заговор,— сказала мадемуазель Морна,— был устроен против нас. Малик подслушала, как старшина Даухерико говорил об этом с соседними старшинами. Доло Саррон, так зовут старшину, должен был оказать нам сердечный прием, пригласить одних — в свой дом, других — в дома сообщников. Там нам намеревались предложить местные кушанья и напитки, от которых мы бы не отказались. В это же время напоили бы наших солдат. Назавтра мы отправились бы, ничего не подозревая, а через несколько дней почувствовали бы действие яда.

Разумеется, все негры из окрестностей дожидались бы этого момента и, когда наш конвой не в силах был бы оказать сопротивление, они разграбили бы наш багаж, взяли бы ослов и лошадей, а погонщиков и носильщиков увели бы в рабство! Малик открыла этот заговор, предупредила капитана Марсенея, остальное вы знаете.

Можно себе представить, как взволновал нас этот рассказ! Господин Барсак был потрясен.

— Ну? Что я вам говорил? — вскричал Бодрьер с торжествующим видом.— Вот они, цивилизованные племена! Знаменитые мошенники…

— Я не могу опомниться,— дрожа ответил Барсак.— Я поражен, буквально поражен! Этот Доло Саррон с его приветливым видом! Ах!… Но мы еще посмеемся! Завтра я прикажу сжечь деревню, а с этим негодяем Доло Сарроном…

— Одумайтесь, господин Барсак! воскликнула мадемуазель Морна.— Вспомните, что ведь нам еще предстоит пройти сотни и сотни километров. Благоразумие…

Ее перебил Бодрьер. Он спросил:

— Да уж так ли нам необходимо упорствовать в продолжении этого путешествия? Нам был предложен вопрос: «Достаточно или недостаточно цивилизованы племена в Петле Нигера для того, чтобы можно было предоставить им политические права?» Мне кажется, мы уже знаем ответ. Опыт нескольких дней и особенно сегодняшнего вечера достаточен.

Атакованный таким образом, Барсак выпрямился и собрался отвечать. Его опередила мадемуазель Морна.

— Господин Бодрьер слишком упрощает,— сказала она.— Он походит на того англичанина, который заявил, что все французы рыжие, только потому, что, высадившись в Кале[41], встретил одного рыжего; нельзя судить о целом народе по нескольким злодеям. Да разве мало совершается преступлений в Европе!…

Барсак полностью согласился с этим замечанием. Но язык у него чесался, и он заговорил.

— Совершенно справедливо! — вскричал он.— Но, господа, есть и другая сторона вопроса. Разве допустимо, чтобы мы, представители республики, едва лишь на пороге важного мероприятия, оставили его…

Он хорошо говорит, господин Барсак!

— …оставили его, обескураженные первыми трудностями, как боязливые дети? Нет, господа, тем, кому выпала честь нести знамя Франции, надлежит проявить твердость и смелость, которые ничто не в силах сломить. Им следует оценить реальность опасностей, которым они подвергаются, и, вполне осознав их, встретить лицом к лицу, без страха и сомнения. Но эти пионеры цивилизации…

Клянусь небом, вот так речь! И в какое время!

— …эти пионеры цивилизации должны превыше всего дать доказательства осторожности и не выносить поспешного суждения обо всей огромной стране, основываясь на единственном факте, правдивость которого к тому же не доказана. Как превосходно сказал предыдущий оратор…

Предыдущий оратор — это была просто-напросто мадемуазель Морна. Он улыбался, этот предыдущий оратор, и, чтобы прервать поток красноречия господина Барсака, поспешил зааплодировать с большим энтузиазмом. Мы последовали ее примеру, разумеется, за исключением господина Бодрьера.

— Вопрос решен,— сказала мадемуазель Морна, покрывая шум,— и путешествие продолжается. Я повторяю, что благоразумие предписывает нам избегать всякого кровопролития, которое может повлечь возмездие. Если мы будем рассудительны, то наше главное правило — продвигаться мирно. Таково, по крайней мере, мнение господина Марсенея.

— О, конечно! Раз уж это мнение господина Марсенея!…— скрепя сердце одобрил Барсак.

— Не принимайте иронического вида, господин Барсак! — молвила мадемуазель Морна.— Лучше разыщите капитана, с которым вы обошлись так невежливо, и протяните ему руку! Ведь мы, быть может, обязаны ему жизнью.

Вспыльчивый господин Барсак — честный, превосходный человек. Он колебался ровно столько, сколько нужно было, чтобы придать цену своему самопожертвованию, потом направился к капитану Марсенею, отдававшему распоряжения охране лагеря.