Хожение за три моря - Афанасий Никитин Страница 24

Вряд ли мы сможем объявить тверского купца именно тем героем-разведчиком, который помог Ивану III принять судьбоносное решение об отказе от ордынской дани. Узун-Хасан был одним из важных геополитических факторов, которые учитывались в Москве, а позицию султана изложил великому князю его собственный посол, посетивший ту же летнюю ставку султана чуть позже (Афанасий в середине, а посол в конце 1474 г.). Это был знаменитый миланский архитектор и авантюрист Марко Руффо, более известный на Руси как Марк Фрязин. В ответ Узун-Хасан отправил и свое посольство в Москву[164].

К тому же намного более важным мотивом решительных действий Ивана III против Орды стал его союз с крымским ханом Менгли-Гиреем, который не покорялся ни Большой Орде, ни Османской империи, сражаясь заодно и с соперниками, претендентами на Крымский престол, в союзе с крымскими колониями Генуэзской республики, столицей которых была Кафа (Феодосия). К владениям республики в Крыму (входивших в капитанство Готия) в год возвращения на родину Афанасия Никитина входило консульство Чембало (Балаклава, к нему относилась и крепость Горзувиты – Гурзуф), консульство Солдайя (Судак) и др.

Чембало и Гурзуф посетил Афанасий Никитин, стремившийся, впрочем, в столичную Кафу – просто его судно долго носило по бурному Черному морю зимой в конце 1474 г.[165] Впрочем, помимо непогоды, настолько сильной, что «злой» северный ветер трижды отбрасывал судно Афанасия к турецкому берегу, затем занес в Балаклаву и запер на пять дней в Гурзуфе, избранный путешественником маршрут был сугубо опасен политически.

Прежде всего, человека, явившегося в турецкий Трапезунд прямо из ставки главного местного пугала, султана Узун-Хасана, обязаны были заподозрить в шпионаже. И таки схватили, когда Афанасий уже договорился с местом на судне до Кафы. Султанских грамот у него в ходе обыска не нашли, однако же не преминули ограбить.

Далее, в Кафе его столь же непременно должны были встретить как османского шпиона. И вовсе не из перестраховки: до внезапной атаки турок и захвата ими не только Кафы, но всех владений Генуэзской республики и княжества Феодоро (в районе Бахчисарая и Инкермана) на Южном берегу Крыма оставалось 7 месяцев. Захвачен был турками и Менгли-Гирей, героически оборонявший Кафу и отпущенный в Крым только весной 1478 г., уже как вассал Османского султана: как раз к обострению борьбы Руси с Большой ордой и в связи с необходимостью борьбы с ней для защиты турецких владений.

Человек, именующий себя купцом и пришедший в Кафу без серьезных товаров в самое опасное для судоходства время просто просился на допрос к костоломам генуэзского генерал-капитана. Тем не менее, именно в Кафе Афанасий мог утешить генуэзцев и Менгли-Гирея рассказом об успехах Узун-Хасана в войнах с турками. И именно здесь он завершил свое «Хожение за три моря» благодарственной молитвой, после чего был отпущен на север, к литовскому тогда Смоленску.

Великий князь литовский и король польский Казимир IV Ягеллончик был союзником хана Большой орды Ахмата и врагом как для Ивана III, так и для Менгли-Гирея в предстоящей открытой схватке 1480 г. Разведать его передовые рубежи было крайне полезно, а удобно потому, что через его владения и проходил сухопутный торговый маршрут в Крым.

Однако до Смоленска Афанасий не дошел. Он скончался по дороге, успев передать рукопись московским купцам, которые доставили ее в точности кому надо: дьяку Василию Мамыреву, который сыграет в событиях 1480 г. настолько видную роль, что будет дважды упомянут среди первейших лиц великого княжества Московского.

Итак, Афанасий Никитин дважды был охвачен жестокими сомнениями, если не сказать, страхом, и дважды написал, что пути ему нет. В Индии, собираясь в обратный путь, он терзался сомнениями: «пути не знаю», «пути нет» (повторено четырежды), «пути нет никуда». Но, преодолев страх, двинулся в путь в самое логово персидского льва. Он прошел через Индийский океан, чудом не сгинув у берегов Эфиопии, когда со всеми молился: «Боже вышний, Царь Небесный, здесь ты судил нам погибнуть», через пустыни Ирана и достиг ставки Узан-Хасана. Здесь ему второй раз «пути никуда не было», но Афанасий за 10 дней вновь собрался с духом и избрал маршрут опаснейший, зато полезнейший с точки зрения сбора важной для Руси политической информации.

Был ли Афанасий Никитин разведчиком с заданием от великого князя тверского, а то и московского? – Думаю, что нет. Слишком много ветров надувало его паруса, немало привходящих обстоятельств определяло извилистый маршрут до Индии, где он честно искал (и мало обретал) интересов русских купцов. Но то, что на пути домой тверич преодолевал свойственный всем нам страх так, как это обычно делает русский человек, заменяя свою безопасность интересами Родины и поэтому идя туда, где он нужнее Святой Руси – это точно.

В былинах о русских богатырях не зря говорится о том, как человек обретает силу, припадая к родной земле. Для возвращения сил бывает достаточно носить хоть горсточку Русской земли с собой в мешочке. Разумеется, это фигура речи, образ сознания себя частью великой земли и великой силы. Величайший герой, да хоть сам Суворов, может, угнетенный бедами и напастями, пасть на колени и заплакать. Но стоит ему вспомнить, частью чего он является, и – «помилуй Бог, мы русские!» Нет и не может быть в мире такой силы, которая способна нас сломить, и трудностей, способных нас остановить.

Переводы

Троицкий список XVI века

Перевод Н.С. Чаева, комментарии Н.П. Петрушевского

За молитву святых отцов наших, господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня[166], раба своего грешного Афанасия Никитина сына.

Написал я грешное свое хождение за три моря: первое море Дербентское – море Хвалынское[167], второе море Индийское – море Индостанское[168], третье море Черное – море Стамбульское[169]. Пошел я от святого Спаса Златоверхого[170], с его милостию, от великого князя Михаила Борисовича[171] и от владыки Геннадия[172] Тверского и от Бориса Захарьича на низ, Волгою. Придя в Калязин и благословись у игумена монастыря Святой Живоначальной Троицы[173] и святых мучеников Бориса и Глеба[174] Макария с братьею, пошел на Углич, а с Углича на Кострому, к князю Александру с другой грамотой великого князя (Тверского), и отпустил меня свободно[175]. Также свободно пропустили меня и на Плесо в Нижний Новгород, к наместнику Михаилу Киселеву и к пошлиннику Ивану Сараеву.

Василий Папин[176] тогда уже проехал, а я ждал еще