Жак-Ив Кусто - Живое море Страница 25

Солнце совсем ушло в Египет. До темноты успеем совершить лишь одно погружение. Дюма и Фалько надели акваланги.

— Сейчас нужен только общий осмотр, — сказал я, — чтобы решить, стоит ли нам поработать здесь на обратном пути.

И они спустились по водолазному трапу. Мы собрались на корме, ожидая новостей. Через двадцать минут разведчики вынырнули и, освободив рот от загубника, дружно расхохотались. Что их так насмешило?.. Они вскарабкались по трапу, продолжая смеяться, прошли мимо нас и начали снимать снаряжение.

— В чем дело? — спросил я. — Ну-ка, рассказывайте. Они еще громче захохотали. Наконец Фалько вымолвил:

— Эта штука! Огромная!..

— Это видно по эхолоту, — сказал я. — Что же тут

смешного?

— Да нет, не корабль, — сказал Дюма. — Рыба огромная!

И видя, что мы готовы лопнуть от нетерпения, он приступил к рассказу.

— Верхний такелаж цел. Судно стоит почти прямо, с::аленьким креном на левый борт. На баке стоят товарные вагоны.

— А корму вы осмотрели? — спросил я. Взрыв хохота! Фалько еле выговорил:

— Нет, капитан! Рыба нас не пустила.

— Что, акула?

— В том-то и дело, что не акула, — ответил Дюма. И мы услышали, что произошло.

Разведчики проплыли над рубкой к корме. Там вся па-луба была разворочена взрывом. Они пошли вниз, чтобы осмотреть ее поближе.

II тут увидели чудовище. Огромная плоскобокая рыбина, будто живая темно-зеленая стена, буквально преградила им путь. Дюма и Фалько оторопели. Они в жизни не видели ничего похожего.

_ На палубе стояли армейские грузовики, — продолжал Дюма. — И когда рыбина поравнялось с ними, она показалась нам не меньше грузовика. В длину она была самое малое футов двенадцать — пятнадцать, в высоту футов семь-восемь. Верно, Фалько?

— Если не больше, — отозвался тот. — Громадная рыбина, чешуя — с мою ладонь. Когда нас разделяло пятнадцать футов, она повернулась ко мне.

— И пошла прямо на него, — подхватил Дюма. — Мы скорей отступили в коридор, чтобы она до нас не добралась.

— Это как же понимать? — спросил я.

— А так, — ответил Дюма, — что рыба была слишком велика, ей не протиснуться в коридор.

— Она подплыла вплотную, — сказал Фалько, — и мы увидели, что губы у нее, как спасательный круг. А как грозно она глядела на нас из-под век!

Пока друзья оторопело разглядывали великана, их время истекло, и они поднялись на поверхность, обуреваемые чувствами, которые вызвала в них эта встреча.

Мы подняли якорь; надо было идти дальше. После обеда я пригласил Дюма и Фалько к себе и вытащил все справочники и определители морских рыб. Они задержали взгляд на большом красноморском шишколобе.

— Нет, — сказал наконец Фалько, — не совсем то.

— Силуэт похож, — добавил Дюма, — но это был не шишколоб. И ведь мы никогда не встречали шишколобов больше четырех футов в длину.

Он отложил в сторону определитель и задумался.

— Не знаю, может, это смешно, но рыба-грузовик похожа на губана, — сказал он. (С чьей-то легкой руки к чудовищу пристало название „рыба-грузовик“.)

— И мне так кажется, — подхватил Фалько, — только я еще не видел губанов больше трех футов.

— Значит, отпадает, — заключил Дюма. — Рыба-грузовик, и все тут.

— Она вела себя так, словно это был ее корабль, — сказал Фалько.

— Ладно, вернемся и еще потолкуем с ней, — подвел я итог.

Три месяца спустя мы благодаря карте Лабана с первого захода нащупали эхолотом „синайский“ корабль и стали на якорь. Я выделил три дня на исследование и съемку судна. И рыбы-грузовик, конечно. Кое у кого на борту упоминание о ней вызывало ехидную улыбку, к немалой досаде Фалько и Дюма.

Мы с Дюма составили одно звено; норма — три погружения в день. И как ни занят я был разными маневрами — выбор угла съемки, кадрирование, панорамы, наезды, которые так удобно делать в море, — я не мог налюбоваться зрелищем, вот уже двадцать лет доставляющим мне неизменное наслаждение: человекорыба Дюма во всеоружии своего опыта и искусства… Вот он приближается к нашему новому объекту… повис над носом, прижав руки к бокам… и размеренно пошел над окаменевшим судном.

Могучий брашпиль на баке превратился в сад, острые грани кулачков сгладила мягкая бахрома. Сразу за шпилем на обросшей плотным слоем мшанок стойке висел бронзовый судовой колокол. Прямо на нем примостилась великолепная жемчужница. Дюма стукнул по колоколу водолазным ножом. В толще воды расплылся звон, а из колокола выскочила синяя помакантида. Сквозь планктонную мглу мы различали кругом груды искореженного металла — колодец был загроможден железнодорожными цистернами, разорванными давлением воды.

Грот-люк отсутствовал; видно, его снесло, когда судно тонуло. Диди оттолкнулся ногами от края и погрузился на тридцать футов в трюм, я шел за его пузырьками. Здесь тоже стояло военное снаряжение. Бампер к бамперу выстроились видоизмененные морем грузовики с мотоциклами в кузове, между грузовиками лежали крылья от истребителей. Куда ни посвети — всюду кораллы. За что ни возьмись — отовсюду выскакивают испуганные рыбки, будто крысы в заброшенном гараже.

Дюма пошел вверх. Я последовал за ним, видя в свете фонаря его работающие ласты. Он остановился у мостика, отыскал дощечку с названием судоверфи, протер ее, и мы прочли:

„Джозеф Л. Томпсон и сыновья, Лтд.

СУДОСТРОИТЕЛЬНАЯ ВЕРФЬ НОРТ-СЭНДС. № 599.

Мэнор Кей Уокс, 1940, Сандерленд“.

Британское судно, построенное в годы войны, только вошло в строй и вскоре же погибло.

На крыше рулевой рубки, охраняемый буйными и бесстрашными серыми морскими карасями, высился радиопеленгатор. Сквозь петли антенны порхали стайки коралловых рыбок. Двери рулевой рубки были затворены. Прямоугольные окна мостика рассыпались, но круглые иллюминаторы только лучились трещинами, словно от удара молотком. Дюма взялся за ручку правой двери. Неужели думает, что она откроется? Проржавевшие петли подались, и дверь медленно-медленно упала ему навстречу.

Он уперся руками в края проема, и мы заглянули внутрь, как-то не решаясь проникать дальше в эту мрачную загадку. Вместо идеального порядка мы увидели картину страшного опустошения, произведенного сильным взрывом. Под потолком гирляндами висели провода, компас был разбит вдребезги, палуба усеяна хронометрами, секстантами, биноклями, коробками переключений, и все покрыто многолетним слоем „морской пыли“. Здесь тоже были свои обитатели. В углах таились скорпены, через разбитые окна взад и вперед ходили груперы. Мы оттолкнулись ногами от двери и заплыли внутрь, не взбаламучивая ила.