Генри Мортон - По стопам Господа Страница 26

Мне было интересно подмечать то тут, то там признаки того, как одна или другая группа работников теряла направление. На протяжении одного-двух футов туннель шел в неверную сторону, а потом, вероятно, землекопы останавливались, прислушивались к ударам заступов другой группы — той, что шла к ним навстречу, — и корректировали движение туннеля. В центре мы оказались в точке, где встретились две группы.

Загадка туннеля Езекии, которую никому пока не удалось разрешить, состоит в том, почему в тот момент, когда каждое мгновение было столь драгоценным, рабочие прорыли извилистый туннель длиной 1749 футов, в то время как прямая линия между конечными его точками всего лишь 1098 футов? Почему они прошли ненужный 651 фут скальной породы?

Сначала наиболее распространенным объяснением считалось то, что они хотели обогнуть скальные могилы Давида и Соломона. Эта теория воспламенила воображение археологов и кладоискателей и привела к тому, что несколько человек усердно рыли окружающую территорию в поисках легендарных захоронений; но им не удалось ничего найти.

Мы шли к выходу, и своды туннеля постепенно поднимались, а вода становилась все чище. Я знал, что мы приближаемся к Источнику Богоматери. Внезапно мы услышали журчание воды и, пройдя через широкий скальный водоем, глубина которого местами доходила нам до пояса, вышли на чистый воздух, пронизанный лунным светом. Мы находились у основания каменной лестницы, которая спускается к Источнику Богоматери. Здесь мы сняли болотные сапоги и надели обычные башмаки.

Мы вышли в долину Кедрон. Я взглянул вверх и высоко над нами, слева, увидел стены Иерусалима и луну над ними. Пустынная долина, переполненная могилами, привела нас к Елеонской горе и небольшому, огражденному Гефсиманскому саду: лунный свет струился между кипарисами и ложился на его тихие тропы.

Глава третья

Елеон и Мертвое море

Я наблюдаю за восходом солнца с Елеонской горы. Я посещаю Купол Скалы, где когда-то находился алтарь всесожжения даров, вижу призрак Храма Ирода в великой мечети. Я отправляюсь в Вифанию, Иерихон, посещаю приют Доброго самаритянина, гуляю по берегу Мертвого моря, вижу место крещения Иисуса на берегах Иордана и поднимаюсь на гору Искушения.

Я встал до рассвета и отправился на Елеонскую гору. Она была серой и холодной, там никого не было. Еще виднелись одна-две звезды, ясное небо ждало появления солнца.

На ячменном поле возвышался крупный валун. Я сел на него и прислушался к хору петушиных криков, звучащих перед восходом вокруг Иерусалима. Петухов Силоама сменили петухи Сиона. Издалека «кукареку» звучало слабее, словно птицы в районе горы Скопус отвечали горловым приветствием собратьям, обитающим в долине Иоасафата.

«Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня», — сказал Иисус Петру14. Это замечание и его трогательное продолжение, должно быть, известны благодаря признанию самого Петра. Однако для одной из школ библейской критики характерно проведение долгого и весьма любопытного диспута по поводу этой фразы. Существуют критики, которые, основываясь на слове «белый» и используя весь арсенал своей учености, попытаются непременно доказать, что библейский писатель на самом деле хотел сказать «черный». Умудрились даже высказать предположение, что когда Иисус говорил о крике петуха, он имел в виду не обычный сельский звук, но определенный сигнал времени — gallicinium[6] — который использовали римские стражники на бастионах крепости Антония. Не могу вообразить, что обычный читатель Евангелия согласится с подобной теорией. Действительно, мидраши и Мишна[7] рассказывают, что пока стоял Храм, разведение домашней птицы в Иерусалиме было запрещено, поскольку куры скребли землю и распространяли нечистоту. Следовательно, рассуждают некоторые критики, когда Иисус говорил о крике петуха, Он не мог говорить о петухе. Я думаю, гораздо проще поверить, что закон не так уж строго соблюдался, и, несмотря на указания священников, на рассвете вокруг Иерусалима раздавались крики петухов, как это происходит и по сей день. Также весьма любопытно: если во времена Христа не было петушиных криков в Иерусалиме, почему Иисус счел нужным сказать: «Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!»15

Я абсолютно уверен, что звук, который я слышал в серых сумерках перед рассветом, был тем же самым, что услышал Петр; и, «выйдя вон, горько заплакал»16.

Пока я сидел на камне и размышлял обо всем этом, свет начал разливаться по небу. Солнце вставало над Иерусалимом из-за Елеонской горы. Я развернулся спиной к городу и посмотрел вверх, на вершину горы, из-за которой, пульсируя и медленно разворачиваясь, поднимался веер света. Огонь заполнял небо, меняя цвет встречающихся на его пути облаков на розовый и золотой, но высокий хребет горы, почти черный на фоне утреннего сияния, все еще скрывал от взгляда само солнце. Стрижи с криками носились в воздухе. Шум, который поднимали они над Елеонской горой, навеял воспоминания о летних вечерах дома, в Англии. Полагаю, эти птицы мигрируют в Европу из Африки и в начале года заполняют небо Палестины высокими, пронзительными криками. Сотни стрижей, как стрелы, мчались туда-сюда, внезапно ныряя в глубину долины Кедрон и снова поднимаясь ввысь, к светлым стенам Иерусалима.

Наконец над вершиной Елеонской горы появилось солнце, и, оглянувшись в сторону Иерусалима, я увидел, как оно золотит верхушки самых высоких зданий, в то время как стена еще оставалась в тени. Несколько секунд — и поток света распространился по всему городу, заливая стену и долину Кедрон. Он достиг каменистых склонов соседней долины, и я почувствовал, как солнечное тепло прикасается к моему лицу и рукам.

Как часто Иисус и ученики должны были наблюдать за этим великолепным зрелищем с Елеонской горы! Нет сомнения: они видели, как первые солнечные лучи озаряют городские укрепления. Нет сомнения, что они видели из Гефсиманского сада бело-золотую громаду Храма. Нет сомнения, что они видели, как священник каждое утро поднимается на башню, чтобы обернуться к востоку и возвестить городу прежде, чем будет совершено первое жертвоприношение: «Солнце сияет вовеки!». Они, должно быть, слышали в прозрачном предутреннем воздухе и другой ежедневный возглас священников — «Освещено ли небо до Хеврона?» и ответ того, кто поднимался на башню: «Оно освещено до Хеврона!». Затем, еще до того, как солнце согревало оливы, раздавался звук серебряных труб, возвещающих о совершении первой дневной жертвы на алтаре всесожжения. Вверх по склонам Елеонской горы поднимался аромат благовоний…