Владимир Арсеньев - По Уссурийскому краю Страница 26

После чая опять Паначев пошел вперед, за ним стрелки с топорами, а через четверть часа после их ухода тронулись и вьюки.

– А ведь опять будет дождь, – сказал Мурзин.

– Не надолго! – ответил ему старовер. – К вечеру, бог даст, перестанет.

По его словам, если после большого ненастья нет ветра и сразу появится солнце, то в этот день к вечеру надо снова ждать небольшого дождя. От сырой земли, пригретой солнечными лучами, начинают подыматься обильные испарения. Достигая верхних слоев атмосферы, пар конденсируется и падает обратно на землю мелким дождем.

Паначев оказался прав. Часов в 5 вечера начало моросить, незадолго до сумерек дождь перестал, и тучи рассеялись. Какой-то особенно нежный свет разлился по всему лесу. Это была последняя улыбка солнца. Начавшаяся было засыпать жизнь в лесу встрепенулась: забегали бурундуки, послышались крики иволги и удода. Но вот свет на небе начал гаснуть; из-под старых елей и кустов поднялись ночные тени. Пламя от костра стало светлее. Около него толпились люди… Паначев сидел в стороне и молча ел хлеб, подбирая крошки. Казаки разбирали вьюки, ставили комарники и готовили ужин. Некоторые из них разделись донага, собирали с белья клещей и нещадно ругались.

– А что, дядя, сколько будет верст до Кокшаровки? – спросил старовера Белоножкин.

– А кто его знает! Разве кто тайгу мерил? Тайга, так тайга и есть! Завтра надо бы дойти, – отвечал старовер.

В этом «надо бы дойти» слышалась неуверенность.

– Ты хорошо эти места знаешь? – продолжал допрашивать его казак.

– Да не шибко хорошо. 2 раза ходил и не блудил. Ничего, господь даст, пройдем помаленьку.

Покончив ужин, Паначев, не смущаясь присутствием посторонних, помолился, потом взял свой топор и стал подтачивать его на камне.

Следующий день был 1 июня. Утром, когда взошло солнце, от ночного тумана не осталось и следа. Первым с бивака тронулся Паначев. Он снял шапку, перекрестился и пошел вперед, высматривая затески. 2 стрелка помогали ему расчищать дорогу.

Путешествие по тайге всегда довольно однообразно. Сегодня – лес, завтра – лес, послезавтра – опять лес. Ручьи, которые приходится переходить вброд, заросшие кустами, заваленные камнями, с чистой прозрачной водой, сухостой, валежник, покрытый мхом, папоротники удивительно похожи друг на друга. Вследствие того что деревья постоянно приходится видеть близко перед собой, глаз утомляется и ищет простора. Чувствуется какая-то неловкость в зрении, является непреодолимое желание смотреть вдаль.

Иногда среди темного леса вдруг появляется просвет. Неопытный путник стремится туда и попадает в бурелом. Просвет в лесу в большинстве случаев означает болото или место пожарища, ветролома. Не всегда бурелом можно обойти стороной.

Если поваленные деревья невелики, их перерубают топорами, если же дорогу преграждает большое дерево, его стесывают с боков и сверху, чтобы дать возможность перешагнуть лошадям. Все это задерживает вьюки, и потому движение с конями по тайге всегда очень медленно.

Если идти по лесу без работы, то путешествие скоро надоедает.

Странствовать по тайге можно только при условии, если целый день занят работой. Тогда не замечаешь, как летит время, забываешь невзгоды и миришься с лишениями.

Путевые записки необходимо делать безотлагательно на месте наблюдения. Если этого не сделать, то новые картины, новые впечатления заслоняют старые образы, и виденное забывается. Эти путевые заметки можно делать на краях планшета или в особой записной книжке, которая всегда должна быть под рукой. Вечером сокращенные записки подробно заносятся в дневники. Этого тоже никогда не следует откладывать на завтра. Завтра будет своя работа.

Та к как тропа в лесу часто кружит и делает мелкие извилины, которые по масштабу не могут быть нанесены на планшет, то съемщику рекомендуется идти сзади на таком расстоянии, чтобы хвост отряда можно было видеть между деревьями. Направление берется по последней лошади. Если же отряд идет быстрее, чем это нужно съемщику, то, чтобы не задерживать коней с вьюками, приходится отпускать их вперед, а с собой брать одного стрелка, которому поручается идти по следам лошадей на таком расстоянии от съемщика, чтобы последний мог постоянно его видеть. В чаще, где ничего не видно, направление приходится брать по звуку, например по звону колокольчика, ударам палки о дерево, окрикам, свисткам и т.д.

В пути наш отряд разделился на 3 части. Рабочий авангард под начальством Гранатмана, с Паначевым во главе, шел впереди, затем следовали вьюки. Остальные участники экспедиции шли сзади. Вперед мы подвигались очень медленно. Приходилось часто останавливаться и ожидать, когда прорубят дорогу. Около полудня кони вдруг совсем встали.

– Трогай! – кричали нетерпеливые.

– Обожди! Старовер затески потерял, – отвечали передние.

– А где сам-то он?

– Да пошел вперед искать дорогу.

Прошло 20 минут. Наконец Паначев вернулся. Достаточно было взглянуть на него, чтобы догадаться, в чем дело. Лицо его было потное, усталое, взгляд растерянный, волосы растрепанные.

– Ну что, есть затески? – спросил его Гранатман.

– Нету! – отвечал старовер. – Они, должно, левее остались. Нам надо так идти, – сказал он, указывая рукой на северо-восток.

Пошли дальше. Теперь Паначев шел уже не так уверенно, как раньше: то он принимал влево, то бросался в другую сторону, то заворачивал круто назад, так что солнце, бывшее дотоле у нас перед лицом, оказывалось назади. Видно было, что он шел наугад. Я пробовал его останавливать и расспрашивать, но от этих расспросов он еще более терялся. Собран был маленький совет, на котором Паначев говорил, что он пройдет и без дороги, и как подымется на перевал и осмотрится, возьмет верное направление.

Надо было дать вздохнуть лошадям. Их расседлали и пустили на подножный корм. Казаки принялись варить чай, а Паначев и Гранатман полезли на соседнюю сопку. Через полчаса они возвратились. Гранатман сообщил, что, кроме гор, покрытых лесом, он ничего не видел. Паначев имел смущенный вид, и хотя уверял нас, что место это ему знакомо, но в голосе его звучало сомнение.

Едва мы тронулись с привала, как попали в такой буерак, из которого не могли выбраться до самого вечера. Паначев вел нас как-то странно. То мы карабкались на гору, то шли косогором, то уже опять спускались в долину. Обыкновенно, когда заблудишься, то уже идешь без расчета. Целый день мы были в пути и стали там, где застигла ночь. Невесело было на биваке. Сознание, что мы заблудились, действовало на всех угнетающим образом. Особенно грустным казался Паначев. Он вздыхал, посматривал на небо, ерошил волосы на голове и хлопал руками по полам своего армяка.